Ренуар - [28]

Меняя манеру, к которой публика уже привыкла, всегда попадаешь в сумасшедшие; даже мои лучшие друзья оплакивали меня наперебой: «После таких красивых тонов — этот свинцовый колорит!»

Я предпринял большую картину «Купальщицы», над которой барахтался в течение трех лет…

К этому времени относится также портрет «Мадемуазель Мане с кошкой в руках». Перед этой картиной говорили: «Какое месиво красок!» Но я должен признаться, наоборот, что некоторые из моих работ этого времени не очень прочны, потому что, весь углубившись в изучение фресок, я вообразил, что можно обойтись совсем без масла. Таким образом, краски пересыхали и последовательные слои живописи мало связывались друг с другом. В то время я еще не знал элементарной истины, что масляная живопись должна быть сделана на масле. И, разумеется, никто из утверждавших правила «новой» живописи не догадался дать нам это драгоценное откровение. И что еще меня побуждало лишать живопись масла — это забота найти средство помешать краскам чернеть, но только позднее я открыл, что как раз масло предохраняет краски от почернения; надо только уметь его употреблять.

Около того же времени я сделал пробы живописи на извести, причем мне так и не удалось отвоевать у древних секрет их неподражаемых фресок.

В саду. 1875

Я помню еще некоторые холсты, на которых мельчайшие детали были предварительно нарисованы пером, чтобы потом писать поверх них, — вещи необычайно сухие, — так хотелось мне быть точным все из той же ненависти к импрессионизму. Когда «Купальщицы», которых я считал своей главной работой, были окончены после трех лет колебаний и переписываний, я послал их на выставку у Жоржа Пти (1886 г.). Каким ревом меня встретили! На этот раз все, во главе с Гюисмансом, окончательно согласились, что я — отпетый человек. Кое-кто даже считал меня лентяем. А я-то бог знает сколько пыхтел!..

Но, кстати, по поводу выставки 1886 года у Пти. Я должен обратить ваше внимание на статью Визева, который в то время рецензировал книги в «Revue Independante». На время выставки он оставил книги ради живописи и написал о моих вещах кое-что, очень меня утешившее.

По этому случаю я познакомился с Визева, через которого позже Робер де-Бонньер заказал мне портрет своей жены. Вот уж, признаться, не вспомню, чтобы какой-нибудь другой холст больше меня извел! Вы знаете, как я не люблю писать блестящее тело! Кроме того, мода того времени требовала, чтобы женщины были бледны. И мадам де-Бонньер, разумеется, была бледна, как воск. Я все время думал: «Ах, если бы она могла хоть разок позволить себе хороший бифштекс!» Не тут-то было!

Я работал по утрам, до завтрака; таким образом, я имел случай видеть то, чем кормили мою модель: какую-то маленькую штучку на дне тарелки… Подумайте, могло ли это вызвать румянец. А руки! Мадам де-Бонньер совала их в воду перед сеансом, чтобы они были еще белее. Если бы не Визева, который все время старался меня ободрять, я выбросил бы за окно все тюбы, кисти, коробку для красок, холст, всех чертей и их свиту. Подумайте! Я попал на одну из самых очаровательных женщин, и, черт возьми, она не желает румянца на щеках!

Но сказав, что я не знаю портрета, который приводил меня в большее бешенство, я забываю еще о портрете мадам С., прелестной молодой женщины, муж которой держал гостиницу в окрестностях Парижа.

Я. — Таким образом, у вас был случай найти модель, руки которой еще не остыли от работы, такие именно, как вы любите писать?

Ренуар. — Да, конечно; но в ней было еще кое-что, чего я не мог понять. Это не было одно из тех существ, которые ни о чем не думают, как того можно было бы ожидать от хозяйки гостиницы. Казалось, у этой голова как раз набита целой кучей мыслей. Кончилось тем, что однажды терпенье мое лопнуло и я вскочил: «Но, ради бога, что же там такое у вас в голове?» — «Эх, мосье, какой вы недогадливый!.. Я думаю о том, что, пока я сижу вот здесь без дела, там, может быть, уже подгорает на сковородке!»

Глава XIV Путешествие в Испанию

Ренуар. — Окончив портрет мадам де-Бонньер, я совершил с моим другом Галлимаром поездку в Испанию. Слишком давно я уже собирался посмотреть Мадридский музей! Но сама Испания — какая страна! В продолжение целого месяца, проведенного там, я не встретил ни одной красивой женщины! И это полное отсутствие растительности! Но при всем том у них вовсе не республика… этот восхитительный режим, отменивший право старшинства, вследствие чего малейший кусочек земли делится между всеми наследниками, сколько бы их ни было, таким образом, что скоро в Испании не останется ни деревца на полях, ни рыбы в реках, ни птицы в воздухе!

Я. — А знаменитые испанские танцы?

Ренуар. — Я их достаточно видел в Севилье, но так как они уже были не в моде, мне пришлось идти ради них в самые грязные кварталы предместья. Какие чудовищные женщины! А эти столь хваленые литераторами сигары — настоящий ужас! Я бы сбежал из Испании тотчас же, если бы не Мадридский музей. Какие Веласкесы!

Я. — А Греко?

Ренуар. — У меня был с визитом один испанский художник, который задал мне этот же вопрос. Чтобы оказать ему честь и вместе с тем чтобы доставить себе удовольствие поговорить о художнике, которого я люблю больше всего, я произнес имя Веласкеса. Мой гость стремительно, почти вызывающим тоном возразил: «А Греко?» Банальная вещь, конечно, говорить, что Греко — очень большой художник, если простить ему искусственное освещение, постоянно одни и те же руки и шикарные драпировки… Из-за всего этого, а также по природе своей я предпочитаю Веласкеса. Аристократизм этого мастера, проявляющийся в малейшей детали, во всем, в каком-нибудь простом банте, — вот что я ценю в нем больше всего!.. Розовый бантик инфанты Маргариты — в нем заключено все искусство живописи! А глаза, тело вокруг глаз — какие прекрасные вещи! Ни тени сентиментальности, размягченности!..