Ренуар - [30]

Вы видите, до какой степени я люблю Тициана; но, несмотря на все, я неизменно возвращаюсь к Веласкесу. Я очень далек от желания поставить Веласкеса выше Тициана; но в Мадриде собран весь Веласкес, тогда как прекрасные Тицианы разбросаны по другим местам. Например, в Лувре «Портрет Франциска I» — какое богатство, какая простота, какая изысканность! Вот где действительно королевская осанка! А как написаны рукава, атласные прорезы!..

Еще одна вещь особенно поразила меня в Мадридском музее — это Пуссен, сохранившийся свежим, как Буше, тогда как в Лувре и других местах Пуссены так почернели!..

Я. — Чем вы объясняете такую сохранность?

Ренуар. — Я думал, что это может быть потому, что Мадрид расположен на возвышенности, где воздух чист. В Мюнхене тоже чистый воздух, и живопись там хорошо сохраняется, тогда как в Лувре от близости Сены живопись портится. Но действительная причина, наверное, в том, что в Испании нет хранителей музеев!..

Так как я очень удивился, Ренуар продолжал:

— Да, вы понимаете слово «хранитель» в обычном смысле. Ружон^[50] тоже принял мое замечание в вашем смысле и удивился подобно вам. Но под словом «хранитель» я вовсе не подразумеваю господина, который только и делает, что прогуливается по залам; эти-то не опасны. Я понимаю «хранителя» в его настоящем смысле, как реставратора картин. Испания по бедности не могла их оплачивать, поэтому-то картины, однажды повешенные, оставались там спокойно висеть.

Я. — В качестве душеприказчика Кайеботта вы должны были иметь не одну стычку с Ружоном в связи с принятием в Люксембургский музей картин импрессионистов.

Ренуар. — Сказать по правде, я никогда не мог сговориться с Ружоном не потому, что он был глуп или неприятен в обращении, но потому, что он даже слышать не мог имени ни одного из любимых мною художников. Вы можете себе представить наши дискуссии перед коллекцией Кайеботта. Ружон принимал благосклонно Дега и Мане; не все, впрочем, — одного или двух он отбросил… Моя же живопись, наоборот, была для него источником беспокойства, которое он не старался скрыть. Единственный холст из моих, который он принял с доверием, — это «Мулен де ла Галетт», потому что в ней фигурировал Жерве. Присутствие этого мастера среди моих моделей он считал чем-то вроде моральной гарантии. С другой стороны, ему приходились по вкусу — не слишком, впрочем, — Моне, Сислей и Писсарро, которых начинали признавать «любители». Но когда он увидел Сезаннов! Эти пейзажи, уравновешенные, как Пуссены, картины «Купальщиков», краски которых кажутся похищенными со старых фаянсов, наконец, все это в высочайшей степени мудрое искусство… Я, как сейчас, слышу Ружона: «Вот этот, например, разве он понимает, что такое живопись?!»

Уходя из мастерской, я задержался перед начатыми «Розами».

— Это — поиски тонов тела моей модели, — сказал Ренуар.

Глава XV Лондон, Голландия, Мюнхен

Я. — Вы еще ничего не сказали мне об английской живописи.

Ренуар. — Английской живописи не существует. Они копируют всех: то это Рембрандт, то Клод Лоррен. Интересен лишь один, о котором много не говорят, — Боннингтон.

Курьезно, в первый раз я отправился в Лондон ради Тернера. Однажды я увидел репродукцию с «Портрета Тернера в молодости»; это был совсем я. Но когда я оказался перед самой картиной… Какая разница между Тернером и Клодом Лорреном, которому он так стремился подражать! Тернер — он не построен. То, что называют его дерзаниями… эти гондолы под лондонским небом! Во всем его творчестве нет ни на грош искренности! Насколько больше мне нравится примитив, простодушно копирующий какую-нибудь драпировку! С воображением, видите ли, далеко не уедешь, если не опираться на натуру! По счастью, в Лондоне я мог любоваться Клодами Лорренами, что разгрузило меня от Тернеров, Лауренсов и даже Констеблей.

Я где-то читал, что Клод Лоррен писал инстинктивно, как поют птицы. Это было бы совсем странно для человека с таким могучим мастерством. Впрочем, все странно в том, что приходится читать о Клоде Лоррене; разве не дошли до того, что считают, будто фигуры в его картинах писаны не им самим! Но если правда, что его персонажи иногда не очень прочно сидят в картине, то в большинстве случаев они выглядят прелестно! А корабли! Конечно, он — счастливец, жил в эпоху, когда еще плавали на кораблях, которые писать было гораздо интереснее, чем теперь… А военные корабли — какая чудесная вещь для живописи!.. Только архитектура в картинах Лоррена порою несколько скучновата; но и там — как хорошо циркулирует воздух между колоннадами! До какой степени художники того времени были только живописцами! Они даже не заботились приискивать для своих картин подходящие названия! Обратите внимание на картину Лоррена в Лувре: «Осада Ла-Рошели»! Несколько солдат беседуют между собой под прекрасными деревьями — и больше ничего!

Это заставляет меня вспомнить, что я сам назвал «Прачечной» один холст, несмотря на то что там не было ни тени прачечной, ни признаков воды. Я просто дал это название (которое я забыл потом снять) только для того, чтобы запомнить место, где я писал эту вещь, сидя спиной к прачечной.