Рембрандт - [22]

Маленькая служанка из Рансдорпа робеет и пугается. Она не понимает такой странной любви. Даже в полумраке слабо освещенной спальни она натягивает на себя простыню и опускает глаза от одной мысли, что множество чужих глаз будут разглядывать ее нагую. Она готова умолять Рембрандта, чтобы он отставил холст и отложил кисти, чтобы он не показывал ее всему свету, — ведь известно, что они не венчаны. Но мастер настолько поглощен творением, выходящим из-под его рук, что она не произносит ни слова и молча уступает ему. И вот он пишет ее на супружеской постели, стыдливую и смущенную, с порозовевшими от чувственных радостей плечами и грудью. Поцеловав живую модель, он поднимает ее портрет своими крепкими, властными руками, не зная, что для него в эту минуту дороже: жена, подарившая ему себя, или картина, которая увековечила этот дар.

Но проходит некоторое время, и вот она снова кротко его отстраняет, когда он игриво и дерзко требует ее ласк. И снова Рембрандт замечает глубокий, мечтательный золотистый отблеск в ее глазах; материнство сказывается в том, как наливается ее тело, в ее походке и поступках; ее чувства переключились на другую, скрытую в ней жизнь. Хендрикье опять готовится стать матерью. На этот раз все будет хорошо. Хотя ни она, ни Рембрандт ни слова не проронили о заветном, их молчаливые взгляды, их невысказанная нежность говорят о том, что они оба твердо знают: этот ребенок, плод их жаркой и щедрой любви, останется жить — он появится в свой срок и будет им улыбаться, играть и расти в доме, где он зачат, и рожден.

XIII

Как-то вечером Рембрандту сообщили, что с Сегерсом случилось несчастье.

Он поспешил в квартал бедняков, где жил его старый друг, и от двух неопрятных болтливых женщин узнал, что Сегерс в темноте поскользнулся и упал с лестницы. Рембрандт нашел его в мансарде, где была его мастерская, уже мертвым. Отощавшее тело было едва прикрыто. В углу на полке лежал заплесневелый хлеб. Через разбитое чердачное окошко в каморку попадал дождь, разрушая последние офорты покойного. Рембрандт заботливо отобрал лучшие из них и это драгоценное наследие художника отнес домой.

Только он и его старшие ученики провожали гроб на кладбище бедняков.

XIV

Недавно в доме Рембрандта поселился новый ученик, Хейманн Дюлларт. Это хрупкий юноша-аристократ с длинными пальцами нежных рук, на которых голубеют тонкие прожилки, с узким, овальным лицом и лихорадочными пятнами на щеках. Голос у него тихий и мелодичный; он учтив, сдержан и скромен. Делает все спокойно, чинно. Ему отвели маленькую, совершенно отдельную комнату. Над кроватью он прибил полку и расставил на ней книги, привезенные им в чемодане. По вечерам он не спускается вниз, как другие ученики, а сидит у себя в комнате и занимается при свете свечи. Служанка, которая стелет ученикам постель и убирает их комнаты, с боязливым удивлением пялит глаза на коричневые корешки книг над кроватью Хеймана. В доме Рембрандта мало книг. Мастер читает одну только библию, большой фолиант в переплете из добротной свиной кожи, прошедший через множество рук. Есть у Рембрандта и рассказы о путешествиях, и книга по анатомии, древние мифы и легенды; есть книга Вазари с жизнеописанием художников и, наконец, экземпляр написанных на португальском языке теологических трактатов раввина Манассии бен-Израэля; Рембрандт сделал три-четыре гравюры на меди для этой книги. И только Дюлларт первый привез с собой не виданные еще книги. Старшие ученики, вначале охотно заглядывавшие к нему в комнатку, уже успели разглядеть эти книги со всех сторон. Тут и стихи драматурга и поэта Вонделя, баснописца Катса, француза Дю Бартаса. Полунасмешливо, полупочтителыю читали они титульные листы больших тяжелых фолиантов: «Истинное христианство», «Ступени духовной жизни», «Удары Сатаны», «Забавная прогулка на небо». Они видят имена, о которых едва ли когда-нибудь слышали, связанные по их представлению с некими недоступными мирами: Таулер, Бюньяи, Аренде, а-Бракель, Борстиус. Смущенные ставят они поразившие их книги обратно на полки и уходят. Их посещения делаются все короче и наконец вовсе прекращаются. Они не понимают, зачем ученому или желающему стать ученым нужно еще учиться и живописи. Они не могут с этим примириться. Рембрандт ведет себя порой странно, в его поведении много загадочного, но вся его жизнь посвящена одной живописи. А как найти общий язык с этим юношей, который в учености превзошел уже многих?

По воскресеньям Дюлларт тщательно одевается во все черное — у него припасена одежда на все случаи жизни: родители его — знатные и состоятельные граждане Дордрехта. Он носит белые брыжжи, кружева, но не слишком широкие и не щегольские; он на все богослужения ходит в реформатскую церковь.

Если проповедь ему особенно правится, он записывает ее по памяти в заведенную для этой цели тетрадку. Нет ни капли кокетства или ханжества в том серьезном внимании, с которым он за обедом слушает чтение священного писания.

Первые, с кем Дюлларт сближается, это служители церкви пасторы Ватерлоос, Схеллинкс и ван Петерсом. Он любит проводить долгие вечера в тиши их кабинетов, вместе с ними углубляться в беспощадные и могущественные догмы женевского реформатора; склонясь над старыми листами, они глубокомысленно размышляют о тайнах догматики и совести, о людях и ангелах, о грехопадении и прежде всего о предопределении — о decretum horribile.