Рембрандт - [23]

В мастерской Рембрандта Дюлларт не сразу приобретает друзей. Маас, старший ученик, тоже уроженец города Дордрехта, однако он столь же мало, как и остальные, склонен выказывать ему расположение. Иной раз, правда, они поговорят о родном городе, но на этом все и кончается. Николас Маас добрый малый, но чуточку глуповатый; он тщеславен и честолюбив, да к тому же изрядно груб. Он боится допустить в свою будничную, мало интересную жизнь человека, уже в юном возрасте успевшего прочитать такое множество книг. Приблизительно так же думают и остальные ученики.

Так думают все, за исключением одного человека. Ему уже минуло тридцать, он до сих пор живет в доме Рембрандта, хотя ученический возраст его давно миновал. Это Филипс де Конинк, сын ювелира. В юности, когда у него было достаточно средств, он отправился путешествовать по Франции и Италии. Он писал большие полотна — ландшафты и портреты, приводившие Рембрандта в восторг. Правда, только Рембрандта. Никого больше картины его не волнуют, а глупцы над ними смеются. Сикс, этот крупный меценат, слышать не хочет о де Конинке; он покровительствует молодым и менее достойным. Лишь один или два раза Филипсу де Конинку удалось, да и то при энергичном содействии Рембрандта, продать свои картины. Давно прожито наследство, оставленное его отцом. Филипс всегда удручен, так как ему нечем отблагодарить Рембрандта за все, что тот сделал для него; напротив, он сам по-прежнему пользуется поддержкой мастера. Когда у де Конинка изнашивается одежда, в шкафу у него появляется новая; то же самое с обувью и бельем. Холст и краски Рембрандта в полном его распоряжении. Он тяготится тем, что вынужден принимать эти благодеяния, — ведь он молод и полон сил; гнев и досада снедают его, когда он видит, как фортуна благоприятствует его товарищам, учившимся вместе с ним. Эта капризная слепая богиня год за годом обходит его своей благосклонностью. Куда он денется, если лишится вдруг пристанища у Рембрандта? Не может же он век свой торчать в доме учителя и кормиться за его счет. Но никто не хочет покупать его картин. Все точно сговорились против него.

Может быть, надо писать по-другому? В прилизанном до блеска стиле модных мастеров? Нет, на это он не согласен. Филипс де Конинк хочет остаться самим собой. В нем все еще теплится смутная надежда, что когда-нибудь истина восторжествует и он отблагодарит Рембрандта за все, что тот для него сделал. Он по-прежнему пытается выбиться на дорогу. Но кого не взлюбит Сикс и кому Клеменс де Йонге указывает на дверь, тот постепенно теряет мужество. Годы идут, и Филипс де Конинк все больше замыкается в себе, становится все молчаливее. Он старается не попадаться на глаза остальным ученикам Рембрандта, целыми днями бродит за городом по отдаленным проселочным дорогам, где встречает только незнакомых людей, где гуляет лишь ветер, где он наедине с природой.

Но вот в доме Рембрандта появляется Хейман Дюлларт, тихий семнадцатилетний юноша, и Филипс оживает, позабыв свое замкнутое и угрюмое одиночество. Он с любопытством и вниманием следит за всем, что делает и как ведет себя молодой ученик, он вновь жаждет человеческой симпатии. Скромность и сдержанность высокого стройного новичка выгодно отличаются от многословной самовлюбленности Мааса или шумной немецкой веселости аугсбуржца, которых Филипс не выносит. Он убежден, что из всех учеников Рембрандта лишь этот милый юноша, который намного моложе него, может стать его другом. И в один из вечеров он заговаривает с ним.

Теперь ученики довольно часто собираются по вечерам в комнате Хеймана, и де Конинк рассказывает о своих путешествиях. Молодые люди слушают его с живым интересом. Перед ними возникают видения юга: города и школы живописи, дворцы с их сокровищами, творения чужеземных мастеров, которых Филипс видел, и их ученики, с которыми Филипс беседовал. Он рассказывает о святых местах, о милом юге, где властвуют духовное начало и искусство, где жизнь воспринимается радостнее, чем под серым, однообразным небом Голландии. Рассказывая, Филипс теперь гораздо ярче чувствует радость, гордость и счастье от того, что на земле существует так много чудесного, чем в ту пору, когда жил среди этих чудес, собственными глазами видел и собственными руками осязал их и безрассудно сорил деньгами. Сила этих прекрасных воспоминаний придает его словам волнующий оттенок чувственности; долго сдерживаемая восторженность прорвалась и нашла свое выражение в ликующих, смелых образах, и он живописует их с любовью, которая годами тайно жила в нем и в которой он сам себе не признавался.

Хейман слушает его, затаив дыхание. Так вот каков этот языческий юг!.. Филипс замечает вдруг, что его рассказы встревожили юношу, что он воспылал сладкой и ненасытной жаждой познать открывшийся перед ним мир во всей его цветущей красе, мир, о котором он никогда и мечтать не смел. В этих рассказах оживает совсем иная жизнь, чары ее опасны и пагубны, но Дюлларт уже не в силах не думать о ней. Филипс де Конинк замечает это и уже раскаивается, что так беспечно изливал свою душу. Ему следовало помнить, что Хейман чрезвычайно восприимчив. Хотя юноша никогда открыто в своих переживаниях не признавался, но он, старший, должен был сам догадаться о них по лихорадочным вопросам Дюлларта, по его вздохам и восклицаниям. Юный ученик был в смятении. А Филипса мучило раскаяние, он упрекал себя в поспешности и неосторожности. Соблазны языческой жизни опаснее, чем любовь чувственной, ненасытной женщины. И Филипс де Конинк постепенно и очень осторожно умеряет пыл своих воспоминаний, смягчает красочное великолепие, заманчиво встающее за его словами; он описывает теневые стороны жизни на солнечном юге, высказывает резкие и пренебрежительные суждения о тамошних живописцах и о многом другом. Его слова как лекарство — исцеляют и очищают.