Рембрандт - [21]

— Господа! Если вам случится, как и мне, продавать свои работы… я могу рекомендовать вам братьев Данкертсов. От всего сердца!

Он был мертвенно бледен, голос звучал как чужой, строго и размеренно. И каждый, кто был здесь, видел, чувствовал и сознавал, что на их глазах разыгралось нечто серьезное. И вдруг все бросились к Рембрандту, окружили его, заговорили с ним, перебивая друг друга: ему желали счастья, подробно расспрашивали, почему он решил прийти сюда. Англичане, не понимая происходящего, без конца приветственно приподнимали свои высокие шляпы. Гуго Аллардт предложил послать за сухим платьем и нанять человека, который бы с фонарем проводил художника до дому.

Рембрандт молча отрицательно покачал головой. Бросив на братьев Данкертсов последний уничтожающий взгляд, он покинул помещение; за ним поспешили все те, кто не собирался ничего покупать; вскоре они, полные злорадства, рассеялись по городу в разных направлениях, чтобы растрезвонить скандальную новость на всех улицах, во всех кегельбанах и тавернах.

Дождь лил как из ведра.

О, этот дождь! Он пришел издалека, ему нет никакого дела до растленности смертных.

По обеим сторонам улицы с журчанием бежала вода. В ночной мгле лишь тускло поблескивали мокрые камни мостовой. Неподвижно, как призраки, свисали над мостовой ветви деревьев, и с каждой сыпались капли дождя. Вода хлестала из желобов и, стекая в канал, бурлила ключом. Огромные серебряные круги, расходясь, разбивались о берег.

Дождь! Дождь! Темные силуэты прохожих, призрачные очертания высокой башни, теряющиеся в темной выси; глухая ночь, распростертая над пустынными площадями, журчание невидимой воды в каналах, возле шлюзов и у мостов, одиноко повисших под темной пеленой дождя.

Бесцельно кружил Рембрандт по городу. Мешочки с золотом ударялись о грудь, оттягивали карманы плаща. Шелестели спрятанные за пазухой векселя. Он все успел сосчитать и знал: он обладатель нескольких тысяч! Он получил их за свой труд.

Вот уже год, как он вновь работает. Со страстным упорством! С неистощимым терпением. С напряжением всех сил! Кипы, целые кипы оттисков!

Только сейчас он почувствовал, как устал за весь этот год. Но то была счастливая, блаженная усталость. Усталость дерева, взрастившего обильные плоды; блаженная усталость матери, родившей дитя; усталость набухших влагой туч, разразившихся бурным дождем.

Дождь, ах, этот дождь! Он вечен. А одиночество и ничтожество смертных преходящи. Они лишены простоты и величия дождевой стихии. Дождь неизменно возвращается на землю, он изливает свою влагу, влага испаряется, переходит в туманы, а они сгущаются в облака, чтобы снова прийти к людям и величественно и просто пролиться на землю.

Дождь лил не переставая. И дождь приносил утешение.

На душу мастера постепенно нисходило спокойствие.

XII

Потянулись ненастные месяцы. День за днем дождь и ветер. Над крышами домов холодное осеннее солнце.

Деревья в печальном бронзовом уборе увядания. Близится суровая снежная зима. Наступают первые вьюжные месяцы.

Поздней осенью у Хендрикье родился мертвый ребенок. Тихо рыдая, простилась она с ним. Рембрандт почти не разговаривал. Фамильную библию больше не открывали. Мастер больше не стоял в раздумье у окна, глядя на чаек. Запершись на засов в своей мастерской, он принялся гравировать по металлу. Святое семейство — какая нежность в облике кормящей матери, и эта кроткая заботливость отца… Огромная любовь окружает завернутое в пеленки, плачущее дитя, святое дитя…

Готовые рисунки так и вылетали из-под руки Рембрандта.

Опять к нему приходят люди с заказами на портреты. Иностранцам, находящимся в Амстердаме проездом, известно только одно имя: Рембрандт. Теперь Рембрандт может назначать высокие цены и обходиться со своими клиентами так, как ему заблагорассудится. Ван дер Гельст исподтишка ругает Рембрандта и сам получает теперь заказы от корпорации стрелков, которая когда-то осталась недовольна странной картиной Рембрандта «Ночной дозор». Рейсдаль чрезвычайно рад, что мастер не пишет портретов, и тайно подстрекает против Рембрандта мелких художников, которые бывают у него в доме. Повсюду зависть, злоба. Эти людишки, которые клевещут на Рембрандта, от него зависят. Мрачная сила его новых произведений так велика, что никто не свободен от их воздействия: все подражают ему, иногда сами того не сознавая.

Заказы. Деньги. И расточительность.

В комнатах Рембрандта вновь накапливаются драгоценности и редкостные сокровища искусства: рисунки Дюрера и Микельанджело; кривые турецкие сабли; безукоризненной чистоты страусовые перья; появляется арфа с золотой инкрустацией; маленькие бронзовые статуэтки, совершенные по форме и материалу; роскошный пергаментный манускрипт с цветными миниатюрами, исполненными лазурью и золотом.

На этот раз Хендрикье не упрекает Рембрандта в расточительности. Она ни в чем его не упрекает, хотя и видит, как тают деньги. В ней вновь пробуждается нежность к Рембрандту. Вновь наступают зимние ночи, полные любви, обоих волнуют жаркие воспоминания о тех днях, когда они пришли друг к другу: она — в страхе и смущении, он — ввергнутый в отчаяние чувством собственного бессилия. Пышной манящей красотой расцвела его молодая жена. Никогда еще она так не нравилась Рембрандту. После беременности она даже стала гораздо красивее, чем была раньше; страсть и любовь, нежность и горе словно преобразили ее красоту, придав ей особое чувственное очарование, и от этого так упоительно радостны часы их любви. Иногда, среди ночи, пьяный от счастья Рембрандт, закутавшись в одеяло, встает и приносит холст и кисти. Он пишет любимое тело во всей его наготе — оно покоится между тяжелыми пурпурными драпировками полога, освещенное робким золотистым мерцанием ночника.