Рембрандт - [19]

Но вот как-то вечером к художнику заглянул Геркулес Сегерс.

Шел проливной осенний дождь. Стареющий гравер-пейзажист казался еще более изможденным, чем когда-либо. Он дрожал от холода в своем поношенном плаще. Лишь отогревшись немного в теплой мастерской друга и выпив стакан вина, он смог внятно заговорить.

— Твои рисунки нарасхват, люди дерутся, чтобы заполучить их.

Рембрандт, покрывавший лаком картину, взглянул на Сегерса с удивлением:

— Что ты хочешь этим сказать?

— На твои последние работы большой спрос!

— Да, Данкертсы взяли у меня для просмотра сотни две оттисков.

— Они распроданы!

Рембрандт пожал плечами:

— Наверное, за прекрасные посулы? Я получил ничтожную сумму, хотя теперь рад всему, что дают…

— Да нет, не за посулы! За наличные, чистоганом! Как раз сегодня у них вечером очередной расчет с покупателями! В прошлый раз я присутствовал при таком расчете. Деньги так и сыпались на прилавок. Целыми сотнями, если не больше…

Художник потряс своего друга за плечи.

— Сегерс! Ты что-то путаешь! Стареешь, видно. Должно быть, ты видел чужие картины, картины какого-нибудь иностранца — фламандского или итальянского живописца!

Геркулес Сегерс покачал головой:

— Это были твои офорты. Не знаю я разве твоей манеры?

Рембрандт молча шагал из угла в угол.

— Почему ты не ходишь на аукционы? В последнее время ты совсем не бываешь в городе. Им поэтому ничего не стоит обмануть тебя!

— Обмануть?

В глазах Рембрандта вспыхнула гневная искорка. Ему вдруг стало тесно в комнате. Широким, тяжелым шагом ходил он из угла в угол.

— А о Шиартре речи там не было?

— Была. Данкертсы получили от него не одну тысячу, говорят.

Воцарилась мертвая тишина. Ее нарушало только тяжелое дыхание Рембрандта. Но вот он заговорил:

— Ну, а что Клеменс де Йонге?

— Как, он у тебя не был? Он не принес тебе денег?

Рембрандт так и подскочил:

— Денег? Да я уже много лет не видел от него никаких денег! — И он болезненно и язвительно рассмеялся.

— Де Йонге распродал почти все твои офорты, — сказал Сегерс. — Кому ничего не досталось у Данкертсов, тот шел к Клеменсу, который успел оповестить всех, что у него еще имеется кое-что из твоих работ. Ты теперь в моде, как никогда!

— В моде?

Они посмотрели друг на друга. Сегерс покачивал головой, а у Рембрандта вздернулась верхняя губа — ни дать ни взять волк, готовый взвыть, затравленный и разъяренный.

— А еще называют себя друзьями! — воскликнул он. — Друзья! Где пахнет деньгами, там кончается их дружба. Но и моему терпению может наступить конец!..

Он бросился в прихожую и вернулся в плаще и шляпе. Сегерс встал, собираясь пойти вместе с ним, но от слабости у него дрожали колени, и Рембрандт насильно усадил его.

— Подожди меня здесь, я сейчас вернусь. Скажу только Хендрикье, чтобы приготовила ужин.

Сегерс слышал, как он что-то сказал на кухне и певучий голос Хендрикье ему ответил. Потом входная дверь со стуком захлопнулась.

Закутанный в широкий плащ, Рембрандт стоял позади галдевшей толпы в выставочном помещении Данкертсов. Мастер огляделся. Повсюду в папках, бюварах, в тонких деревянных подрамниках были разложены или развешаны его офорты и рисунки пером. Лишь несколько недель назад все это еще находилось в его мастерской на Бреестраате. В толпе покупателей и просто любопытных — вход сюда был свободный — Рембрандт узнавал знакомых художников. Он вздохнул глубоко и решительно: теперь он убедился воочию!

Обманут!

Он обвел глазами помещение. Пол из белых и черных плиток, мокрый от стекавших с плащей капель дождя, был весь в грязных следах. Люди стояли тесными группами — друзья с друзьями; иногда в кучку художников пытался затесаться какой-нибудь бюргер. Покупатели столпились перед письменным столом, отодвинутым в угол. Среди них попадались и англичане: Рембрандт узнавал их по чужеземному покрою длинных плащей и высоким твердым шляпам.

За столом, на котором лежала раскрытая кассовая книга, сидел Корнелис Данкертс. Покупатели называли номера понравившихся им произведений, он сообщал стоимость, и они тут же отсчитывали деньги. Данкерт Данкертс, проверив сумму, выходил в соседнюю комнату и запирал деньги в стенной шкаф.

Давка была неимоверная. В зале стоял гул от негромких, удивленных голосов, и гул этот мешал Рембрандту расслышать, что говорят. Но все же ему удалось уловить отдельные реплики.

— Интересно, что скажет Рембрандт?

— Выручка неслыханная даже для него.

— А что толку! Все равно она попадет к заимодавцам. Эти паразиты так же крепко держат его в своих лапах, как и нас.

— Да, верно! Кто из нас не работает на них, подлецов?

— Нет, кто бы подумал!

— Совершенно невероятно! Прошлым летом, он, казалось, окончательно выдохся.

— Ах, у кого в доме столько молодежи, да еще молодая жена впридачу…

— Он точно возродился, право!

— Неужели все это его рукой сделано?

— Несомненно! Манера его!

— Не знаю, не знаю… Ходят такие странные слухи… У него много преданных и способных учеников…

— Нет, нет! Исключается! Молодому так никогда не написать! Это его манера! Сразу видно, что Рембрандт!

Расталкивая толпу посетителей, Рембрандт пробирался вперед. Кругом знакомые лица: одни поблекли, заботы и невзгоды наложили на них свою печать, на висках появилась седина; других разнесло от роскошной жизни, а возможно, и от недугов преждевременной старости.