Рембрандт - [17]
Титус увидел множество пока не знакомых ему букв и маленьких картинок возле каждой. Он подумал, что картинки были бы гораздо красивее, если бы их нарисовал кто-нибудь из учеников отца, а еще лучше сам отец!
— Ну, смотри внимательно! — строго сказал учитель, показывая пухлой рукой на букву. — А-а-а-а, — протянул он, широко раскрыв рот.
Титус повторил, наполовину весело, наполовину серьезно и постарался запечатлеть в памяти эту букву.
— Бэ-э-э-э…
Покончено и со второй буквой.
После пятой буквы снова вернулись к началу. Титус все запомнил: ему помогли маленькие безобразные картинки возле каждой буквы. Учитель, слушая Титуса, широко улыбался и даже тихо урчал, довольный, что новичок не будет трудным учеником.
К тому времени как куранты на башне пробили снова, и ребята, правда, уже не так стремительно, как утром, когда они ворвались с еще свежими, нерастраченными силами в класс, — бросились, тузя друг друга, к выходу, маленький Титус знал уже весь алфавит и мог даже прочитать его с конца; только как же произносятся буквы «Q» и «X»?
Автопортрет с Саскией на коленях (1559). Дрезден.
Даная (1636). Ленинград
Уже более уверенным шагом Титус прошел мимо учителя к выходу; он почти забыл о своих позорных слезах на виду у всех: ведь теперь он может отличить одну букву от другой, так что он уже, собственно говоря, догоняет взрослых…
Выйдя на улицу, Титус заметил на углу человек пять старших мальчишек. Он услышал их смех, коварный и вызывающий. И вдруг он сообразил: ведь это его они подстерегают, новичка. Мгновенно проснулся прежний невыносимый страх, и Титус остановился, весь дрожа, не в состоянии даже решить, что лучше — вернуться в школу или бежать домой кружным путем.
Ребята приближались. В глазах у них светилась глуповатая хитрость, грязные руки беспокойно двигались, готовые мучить и терзать слабых. Схватить кого-нибудь за горло или отлупить палкой этим сорванцам ничего не стоило. Но вот они остановились и окружили Титуса грозным непроницаемым кольцом, с устрашающим видом перемигиваясь друг с другом — пусть, мол, Титус знает, что с ними шутки плохи. Смуглые гримасничающие физиономии озорников склонились над растерявшимся Титусом.
— Ты сын того самого живописца, что ли?
Титус оглядел по очереди всех ребят. Нет, от них пощады ждать нечего. И он молча кивнул.
— Я велел тебе принести мне картинку, — сказал один, и Титус сразу узнал резкий свистящий голос, который внушил ему такой страх на уроке. Испуганно оглядывался он по сторонам: не подоспеет ли откуда-нибудь помощь. Однако улица была пустынна, изредка появлялись только грузчики да старички, вышедшие погулять; одни были слишком поглощены работой, другие — своими мыслями. Никому не было дела до детей.
Мальчишки еще тесней обступили Титуса. Расширенными от страха глазами глядел он на их поднятые кулаки.
— Ну, скажешь ты, наконец, что-нибудь? Может, ты меня не понял?
— По-о-нял… — В голосе Титуса явно слышались слезы.
— То-то же, — издевался мучитель. — Значит, принесешь? Каждому по картинке. Слышишь?
Титус, не видя иного выхода, шепнул:
— Хорошо!
Круг расступился, и двое-трое мальчишек, по-видимому, довольные результатом, повернули назад, — им уже наскучило дразнить вконец запуганного новичка. Титус вдруг увидел перед собой свободное пространство. Как стрела из лука, пролетел он мимо своих мучителей. Ноги его едва касались земли.
Удивленные мальчишки не тронулись с места, хотя им, более рослым и сильным, ничего не стоило догнать Титуса. Только главный зачинщик пробежал за ним немного, крича вдогонку:
— Помни же, сегодня после обеда картинки должны быть здесь! А не то…
Титус все отчетливо слышал, но не отвечал и бежал без оглядки, бежал в смертельном страхе и лишь возле моста через канал, откуда уже видна была Бреестраат, остановился, тяжело переводя дух. Тут в третий раз за этот день у него полились слезы, обильные и горькие.
Глубоко подавленный, он тихонько ударил колотушкой в дверь, и когда Хендрикье, погруженная в свои мысли, створила ему, проскользнул в дом, помчался вверх по лестнице и вошел в комнату Мааса и Майра.
Ученики Рембрандта привыкли к неожиданным посещениям Титуса, который никогда не мешал им. Они спокойно продолжали работать, рассеянно расспрашивая мальчика о школе и почти не слушая его ответов. Титус потихоньку подошел ближе. Вдруг он уткнулся аугсбуржцу в колени и, немного поколебавшись, сказал:
— Нарисуй мне что-нибудь, Ульрих!
Тот с улыбкой взглянул на мальчика и погрозил ему кистью.
— Вот как! Для чего тебе?
Титус, отведя глаза, посмотрел в окно на маленькое облачко, проплывавшее над соседней крышей.
— Да так просто!
Николас Маас отложил кисти в сторону и привлек мальчика к себе.
— Что же тебе нарисовать?
Положив на колени лист бумаги, он карандашом стал быстро набрасывать рисунок.
Ульрих Майр засмеялся:
— Ну, ну, ты совсем избалуешь мальчугана!
Но, по-видимому, он тоже не прочь был на минутку отвлечься от работы и немного рассеяться. Через несколько мгновений проворные руки двух художников так и летали над бумагой. На глазах у Титуса белые листы покрываются завитушками, линиями, штриховкой и надписями по краям; и оба молодых художника весело и радостно смеются, дав волю неожиданно проснувшейся в них буйной фантазии.
