Рефлексия - [13]

— Ты посиди пока в избе, да соседей-то не пускай, не говори ничего соседям-то. Да не бойся ничего, мы скоро воротимся. Двери, слышь, не открывай, ни одну, если по нужде захочешь, потерпи маленько, не открывай дверей-то, нельзя пока.

Вернулись они довольно быстро, но еще до их возвращения я увидел, что группу наблюдающих за домом старух как корова языком слизнула, раз — и нет никого у ограды. С собой они привели третью женщину, одетую и повязанную как-то уж совсем по-деревенски: в глухое платье чуть не домотканого холста и платок, закрученный на манер кики. На прочих жителях попадались порой кримпленовые кофты, болониевые куртки вместо ватников, газовые платочки и прочее, явно доставшееся им от живущих в городе детей или внуков, которые снабжали родственников вышедшими из моды у них в городе вещами.

Незнакомка пристально посмотрела на меня, и мне сразу расхотелось раздумывать над ее нарядом, даже совестно сделалось.

— Давай-ка, милок, помоги, Клавдее-то нельзя, — приказала она, и мы с первой гостьей (я решил, что она сестра хозяйки) подошли к покойнику, за руки, за ноги, совершенно уже холодные, переложили его на стол, хотя колдунья, а кто еще, как не колдунья, не сказала нам, что именно надо делать. Все делалось само собой. Стоило ей приказать, и в руку прыгал неведомо кем поданный стакан, а в другую — ребристая бутыль. Колдунья развязала платок, поддерживающий нижнюю челюсть покойника, и принялась ходить вокруг стола противосолонь, против часовой стрелки, хозяйка ступала за ней. Сперва они приговаривали тихонечко, одна за другой, и каждый раз проходя слева от головы лежащего колдунья мазала ему губы жидкостью из бутыли. Потом колдунья заговорила громче, так что уже можно стало разобрать нечто похожее на традиционный заговор с упоминанием острова Буяна и Алатырь камня, но обильно перемежала традиционные слова ненормативной лексикой, которую я ошибочно полагал не используемой, не принятой к употреблению в столь заброшенных деревнях. Хозяйка меж тем костерила мужа как могла, упирая на то, что он оставил ее без помощи в самую горячую пору, подвел, ишь чего удумал, не потерпел до сентября. Женщины ходили все быстрей, ругались громче и энергичней, вдруг явственный стон донесся до моих ушей. Не веря своим глазам, я увидел, как шевельнулась левая кисть покойного, приоткрылись глаза. Колдунья подхватила хозяина за плечи, помогла сесть, все еще на столе; поднесла к его обескровленным губам наполненный стакан, приговаривая, как похмельному: — Поправься, поправься.

Жена продолжала ругать мужа на чем свет стоит. Хозяин, скорее неживой, чем живой, сполз со стола с их помощью, потер грудь, проговорил: — Ох, тошно-то как, плохо как, — в очередной раз протяжно застонал. Женщины заставили его немного походить, жена все убеждала дождаться сентября, а там, дескать, как знаешь, а колдунья продолжала выпаивать ему почти наполовину опустевший стакан. Понемногу на лицо хозяина вернулась бледность вместо запавших зеленоватых теней, глаза его принялись закрываться, теперь уж сонно; женщины уложили его на постелю, колдунья вылила на едва порозовевшие губы последние капли своего снадобья.

Меня тоже неудержимо потянуло в сон, несмотря на ранний, ну как ранний — обеденный, час. Я поднялся к себе, лег и проспал до следующего утра. Ранним утром выглянув в узкое окошечко, увидел хозяйку, несущую на правом плече две косы, а в руке беленький узелок и хозяина, с явным усилием бредущего следом. Домой в тот день они вернулись прежде прочих, хозяин был еще слаб и плох, но через пару дней оклемался вполне и косил исправно.

В первый же день, как хозяева ушли, на двор шмыгнула опрятная старуха в кокетливом передничке из тех, что раньше носили старшеклассницы в школе и, заговорщически подмигнув, прошамкала: — Ну что, оживел сам-то? Видели, как Она приходила.

Хозяйка не просила меня молчать о происшедшем, непонятно почему я не ответил старухе, не сказав даже обязательное в деревне «Здравствуйте». Хотел, было, развернуться и уйти в дом, но старуха продолжила:

— Оживел, знамо дело. Только зря Клавдея грех на душу взяла, как рассчитываться станет? У Нонешней-то (почему-то все деревенские избегали прямого называния, не говорили «колдунья» или "ведьма") наследников нет, кому передаст дар? Не умрет ведь, пока не передаст и всех намучает. Я предыдущую еще помню, да не так давно и было, лет сорок тому, двоюродная бабка Нонешней; как взялась помирать по осени в октябре, как пошли грозы, виданное ли дело, чтоб грозы в октябре, прямо светопреставление, пока Эта не приехала. А ведь совсем навроде в городе обосновалась, кабы Та не призвала, прожила бы жизнь нормально.

Тут старуха испуганно присела, перекрестила рот и забормотала:

— Это, батюшка, ты внимания не обращай, так болтаю, язык, чай, без костей у бабы. А все ж у Клавдеи-то две дочери в городе, внуков трое. Я бы хорошо подумала. Ведь сестры они, хоть и троюродные, но все родня. Клавдея-то Ей ни к чему, считай, ровесницы, а ну, как к внучке прицепится? Сам посуди.

И старуха, мелко тряся головой, испуганно, как впервые увидела, оглядела двор, отступила назад. Громким шепотом добавила, обращаясь не столько ко мне, сколько к низенькому колодцу в середине двора: