Рефлексия - [12]

Когда наконец они, обессиленные, растерзанные оказались в ближайшей рюмочной, и Володя сказал знакомой барменше: — Два по двести коньяку, — на что она, по привычке, налила рядовые сто, и Володя повторил с характерной интонацией: — Я сказал, двести! — и лихорадочно проглотил половину прямо у стойки, время соизволило вернуться к обычному течению, перестав пробуксовывать. На Алика смотреть было тяжело. Громоздкие очки в псевдо черепаховой оправе угрожающе сползали по носу, казалось съежившемуся от пережитых потрясений. Карие, в цвет оправы, глаза метались, не находя поддержки ни в опустевшей рюмке на столике, ни на знакомой гладко выкрашенной стене заведения. Посеревший от щек до носков Алик нервно двигал тонкими, поросшими редкими рыжими волосками пальцами, сутулился больше обычного. Даже животик, неуместный на его худом теле, казалось, осознал наконец свое несоответствие облику хозяина и притаился под черной сатиновой курткой на меху из барана, несомненно столь же унылого и безутешного при жизни, как сегодняшний Алик.

— К таким деточкам следует приглашать не двух пожилых и усталых людей, а бодренькую Бабу Ягу с Кощеем Бессмертным и то, только в том случае, когда бессмертием своим утомятся. Я еще после вчерашнего не отошел, зря мы вечером к тебе пошли, как думаешь?

Володя не думал, он уже слышал звуки труб, полки его историй разворачивали парад, били копытами белые кони под голубыми попонами, в воздухе плыли плюмажи, и реяла оранжевая пыль над плацем. Стремительно взмывало круглое крепкое солнце, генералы трогали кончики усов рукой в белоснежной перчатке и усмехались своим тайным мыслям о полосатой с кружевными оборками юбке молоденькой маркитантки, даже рыжая мышь, пробравшаяся к полковой кухне чувствовала торжественность минуты, вставала на задние лапки и выравнивала небольшие круглые ушки: что?

Воскрешение

— Кстати, о Бабе Яге, — не в силах вырваться из плена прекрасных видений, задумчиво начинал разом посвежевший Володя. — Помниться, я еще не рассказывал тебе о колдунье.

После подобного вступления никакие действия Алика не смогли бы остановить процесс, но Алик и не желал остановки с выходом в действительность; дальше, вперед, за Володей на границу Вологодской и Архангельской областей, в заброшенную деревню из шести домов, стоящую на высоком берегу неведомой реки, с многочисленными разрушенными мостками, с прохудившимися лодками, с ярко зеленой ряской, качающейся у самого края бортов, с медленным тягучим течением времени, со зноем и оводами, с рыжими коровами и непременным жизненно важным для деревни сенокосом, в рубленый, потемневший от дождей пятистенок, где за три рубля можно прожить у хозяев целую неделю, да еще молоко и картошка бесплатно.

— К вечеру хозяин почувствовал себя плохо, хватался за сердце, побледнел и лег раньше времени, а ночью принялся стонать так, что было слышно на чердаке, где я спал. В пять часов утра хозяйка, вместо того, чтоб отправиться в хлев — я всегда просыпался от приветственного мычания, кудахтанья и блеяния, которым встречали хозяйку ее подопечные — постучала в потолок, я выглянул в щель меж досок, увидел ее встревоженное лицо и немедленно спустился. Она попросила меня сбегать к фельдшеру, который, по счастью, жил в той же деревне, через несколько оставленных на милость времени домов, даже не заколоченных. Я обернулся за полчаса, из коих двадцать минут ушло на побудку специалиста. Но мы опоздали, фельдшеру оставалось констатировать смерть, что он и сделал тут же за дощатым столом, выписав справку, проваливаясь стержнем шариковой авторучки в неровности стола сквозь тонкую пожелтевшую бумагу фирменного бланка. Газету никто не подложил, газет в доме не водилось, да и не до того было. Фельдшер торопился на автобус, который ходил два раза в неделю от ближайшей железнодорожной станции, объезжая все деревни и развозя письма, если они приходили, хлеб и немногочисленных пассажиров. Покойник еще лежал на кровати с закрытыми глазами и подвязанной челюстью, вдова причитала, никак не могла собраться с силами, чтобы встать, заняться необходимыми приготовлениями, все повторяла, как заведенная:

— Что же ты наделал, ведь на самый сенокос, не мог до сентября подождать!

Немногочисленные деревенские соседи, большею частью безвозрастные бабки, выстроились вдоль ограды, нимало не смущаясь своим любопытством, но не проходя в дом. Вся трудоспособная часть населения с раннего утра отправилась на сенокос. Но вот бабки зашептались, в их рядах возникло оживление, легкое кружение вокруг невидимого из окна центра, и в дом быстро, но бесшумно вошла нестарая еще женщина, подошла к хозяйке, обняла, тотчас заговорила:

— Клавдея, надо пойти к ней, сама подумай, нету у тебя выхода, не корову же резать, в самом-то деле. А одной тебе нипочем не управиться.

— Так ведь грех на душу брать страшно!

— Грехом больше, — махнула вновь прибывшая и тут заметила меня, перешла на шепот. Переговоры завершились успешно, потому что хозяйка, потуже повязав платок и упрямо наклонив голову, направилась к дверям, сопровождаемая гостьей, видно, своей родственницей, очень похожи были женщины, на ходу вспомнила что-то, обернулась ко мне: