Ребята с Вербной реки - [41]
И так изо дня в день. Чем ближе переэкзаменовка, тем труднее живётся отстающим. Счастливчики, что перешли в следующий класс, целыми днями купаются и вовсю наслаждаются жизнью. Ловят рыбу или играют в новые игры, принесённые черноногими из путешествия. «Считаются» до того громко и весело, что прямо сердце прыгает, так хочется ввязаться в игру.
А тут деление дробей, тройное правило, тут тебе всякие «силь ву пле» — двойка по французскому!
Зубрит и потеет племя отстающих!
…Вчера на том берегу Вербницы появился тихий, с какой-то извиняющейся улыбкой, Еза.
Разве это Еза? Просто тень прежнего Езы! Злополучное сообщничество с Крджей стоило ему многих часов раскаяния и страха. Допросы в милиции, упрёки отца и слёзы матери оставили на его лице следы смущения и растерянности.
Он подошёл к реке, остановился и посмотрел на загорелые группы купальщиков.
— Еза! — вскочив, закричал Пирго.
— Ну да, я! — донеслось с того берега. — Товарищи…
Мёртвая тишина встретила это слово, столь необычное в устах Езы.
— Товарищи… я пришёл… давайте мириться…
Изумлённый Мича уронил Цигин задачник и подошёл к берегу.
За своей спиной он услышал оживлённый гомон товарищей.
— Давай плыви сюда! — позвал он.
Еза поплыл. И вот уже вождь черноногих и предводитель техасских ковбоев протягивают друг другу руки.
В результате этого исторического акта навсегда угас и перестал существовать очаг войны, который добрый месяц угрожал тенистому спокойствию Ведьминого Острова и всего края от Куньей Горки до Петушиной Горы.
И пусть будет так, как гласит старое мудрое изречение: «И перековали они мечи свои на орала…»
XXVI
В тени черешни, на которой уже начинают румяниться плоды, сидит Циго и на губной гармонике выводит чрезвычайно трогательную мелодию из фильма о маме Хуани́те.
Эта песня проникла в Дом подобно эпидемии гриппа. После сольного номера Циго на концерте ею заразились все, у кого была хоть капелька слуха. Куда ни пойдёшь, всюду слышишь тихие девичьи голоса или же глуховатое, даже басовитое гудение парней.
Музыкант уже давно научился насвистывать мелодию, а сейчас отделывает её на своей губной гармонике пикколо. Но это достаточно трудно. Сначала, пока ещё хватает дыхания, дело идёт неплохо, кое-как он добирается до второй строфы. Но когда наступает момент исполнения самого трогательного отрывка: «Пусть тебе, мама Хуанита, будет послан этот привет!», музыкальное вдохновение изменяет Циго. Дыхание прерывается, во всех регистрах звучат фальшивые ноты, музыка замолкает, и слышно только усталое и сердитое: «А, чёрт побери! Ну и запутанная здесь партитура!»
Музыкант сплёвывает через плечо, набирает порядочную порцию воздуха в лёгкие и снова-здорово: «Пусть тебе, мама Хуанита…»
— А-а, Циго! Опять пилит! — слышится откуда-то голос Пирго.
Вместе с Боцей он возвращается из города, где договаривался с Езой и его парнями о совместном устройстве первого молодёжного тира в городе. Еза пожертвовал для этого дела «трофейную» винтовку, а всё остальное зависело от самих мальчишек. Ребята из Дома обещали сделать в школьной мастерской деревянные мишени и барьеры, а Еза от имени своих парней обещал, что они выкопают на Петушиной Горе окопы и укрытия для стрелков.
Довольный удачными переговорами, Пирго в самом весёлом расположении духа подмигивает Боце и садится рядом с Циго.
— Уйдите, не мешайте мне! — серьёзно попросил их музыкант, подтянул колени к груди, прислонился к стволу черешни и, упрямо, как мул, в сотый раз начал вторую строфу.
— Не будем ему мешать? — со значением спросил Боца.
— Ладно, коли так, — ещё более значительно ответил Пирго. — Когда человек занят высоким искусством, его, конечно, не интересует, что…
— Что? — с любопытством поднял голову Циго.
— Да ничего, — холодно произнёс Боца. — Мы вот хотели кое-что тебе рассказать, но…
Циго уже вскочил и схватил Боцу за руку:
— Что-нибудь важное? Ну, говорите…
— Да так, знаешь…
— Оставь человека в покое! — воскликнул Пирго. — Не видишь разве, что мы мешаем ему наслаждаться музыкой!
— Ну, скажи! — умоляюще обращается Циго к Боце. — В чём дело?
— Знаешь, я сказал бы тебе, да боюсь. Опасаюсь, честное слово, спугнуть твоё вдохновение.
Циго догадывается, что ребята дразнят его. Явились, разожгли любопытство, а в чём дело — не говорят. Случилось, видно, что-то очень важное и интересное. Его любопытство достигает предела. Надо бы рассердиться, но он не смеет. Тогда ему уж наверняка ничего не скажут. И он выбрасывает последний козырь:
— Тоже мне товарищи называются!
Пирго тайком переглядывается о Боцей.
— Ну ладно! Скажем ему, — соглашается он и пальцем манит Цигу подойти поближе, потому что «эту тайну можно рассказывать только шёпотом».
Мальчики придвигаются друг к другу. Их головы соприкасаются, щёки горят.
— Знаешь, — шепчет Боца, — сегодня ночью, на рассвете, на отмели, под вербой у старой мельницы, под мостиком нашли мертвеца. На шее у него верёвка, на губах кровь, весь позеленел, раздулся и пропитался водой, как губка! Ясно!
Лицо Циго заливает смертельная бледность. Он бормочет:
— Значит, это преступление?!
— Хм… кто его знает. Только в речке ему уж больше не купаться.
