Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1. Время символизма - [193]
Но смирившись внешне (вероятно, желая получить для издания книгу Лернера, которая впоследствии обретет название «Труды и дни Пушкина»), Брюсов не смирился внутренне. В своем дневнике, вспоминая о начале отношений, он рассказывал: «Переписывался с Н. О. Лернером. Барт<енев> напечатал мою заметку о книге „Пушкинские дни в Одессе“, а не его (не Лернера). Узнав об этом, я написал ему письмо, объясняя, что это произошло без моего ведома. Отсюда возникла переписка. По поводу „Сев<ерных> Цв<етов>“ и стихов Ореуса мы чуть не поссорились. Конечно, мне все равно, что за мысли у этого ловкого еврейчика, но я не мог, не должен был терпеть его отзывов о Коневском и Балтрушайтисе»[1381].
И уже в 1904 году Лернер признал правоту Брюсова, высоко оценив поэзию Коневского, даже написал впоследствии о нем статью, которую тот же Брюсов устроил в готовившуюся «Книгу о русских поэтах последнего десятилетия». Впрочем, этот сюжет уже обстоятельно изложен в печати[1382].
Последнее, что необходимо, — высказать некоторые догадки о судьбе экземпляра. В последние годы жизни Лернер, а после его смерти вдова интенсивно переписывались с директором Литературного музея В. Д. Бонч-Бруевичем. Из этой корреспонденции становится ясно, что плохо себя чувствовавший и находившийся в тяжелом материальном положении[1383] Лернер продавал в музей не только собранные им рукописи и рисунки разных лиц, но и некоторые книги. Между ним и Бонч-Бруевичем существовала договоренность, что до его смерти вся пушкиниана остается в его распоряжении, после чего должна быть продана в музей[1384]. В то же время книги, не относившиеся к его основной специальности, он продавал или был готов продать. Так, любопытно свидетельство в письме от 10 апреля 1934: «Нашел у себя редкую книгу, которая вполне уместна в Музее Критики, если там ее еще нет: „Русские критики“ А. Л. Волынского, Спб., 1896, прекрасной сохранности, экземпляр в переплете, с автографом Волынского. Книга очень редка. Он сам мне рассказал ее печальную историю. Она долго лежала невыкупленная в типографии, откуда он брал отдельные экземпляры, платя за них поштучно (обычная в те времена писательская судьба); в типографии случился пожар, и почти весь завод погиб частью от огня, частью от воды при тушении»[1385].
Какое-то время после его смерти библиотека оставалась у наследников[1386] и не разрознивалась. В изданиях Российской национальной библиотеки неоднократно упоминается о том, что книжное собрание Лернера поступило в это государственное хранилище в годы блокады[1387]. С выразительной подробностью описано это в работе о выдающемся библиографе Ю. А. Меженко: «Он передал Библиотеке в мае 1942 года ценнейшее собрание пушкиноведа Н. О. Лернера. С Васильевского острова в Публичную библиотеку несколькими рейсами на специально выделенной горкомом партии трехтонке было перевезено 20 тысяч книг»[1388]. И время от времени мы читаем более или менее подробные сообщения, такого типа: «Сотрудники сектора книговедения принимают участие в изучении редких книг из фондов РНБ. Проводится работа по выявлению экземпляров, ранее входивших в состав личных библиотечных собраний государственных, политических деятелей, а также представителей науки и культуры России, а также — работа по выявлению и описанию книг с дарственными надписями. В значительной мере реконструированы личные книжные собрания П. Н. Милюкова, Д. И. Выгодского и семьи Радловых. В рамках данного проекта ведется работа по составлению каталога библиотеки Н. О. Лернера. Начата работа по выявлению книг из библиотеки Ю. Тынянова и описанию библиотеки М. Н. Слонимского»[1389]. Или: «Например, в библиотеке хранится основная часть книжного собрания известного пушкиниста Н. О. Лернера. Страницы его книг испещрены полемическими замечаниями владельца, дополнениями, исправлениями и библиографическими справками, которые могут стать самостоятельным предметом исследования»[1390]. Ведется работа по описанию инскриптов из этой библиотеки[1391].
Однако тем не менее книга из собрания каким-то образом ушла. Вряд ли она была продана в предвоенные годы: по тем временам подлинная ценность ее была неизвестна и задорого продать ее было вряд ли возможно. А сам Лернер понимал, что на деле книга редка (вспомним рассказ Брюсова в письме к нему). Так что, видимо, судьбу книги следует списать на случайность или на злонамеренность какого-то «зачитывателя». Отметим, что довольно легко возникающее предположение о том, что «Лествица» прежде была в коллекции А. К. Тарасенкова (что связано с ситцевым переплетом, характерным для собрания Тарасенкова), опровергается прежде всего отсутствием штемпеля и владельческой надписи «Ан. Тарасенков», а во вторую очередь — той пометой, которую мы полагаем принадлежащей переплетчику: собиратель переплетал сам.
