Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1. Время символизма - [191]

Если бы речь шла об Одессе 1914–1916 годов, то вариантов было бы достаточно много. Поэтическая молодежь того времени старалась быть в курсе всего, что происходило в русской поэзии, чтобы самим не отставать от века. А десятилетием ранее? Изо всех пришедших в голову имен наиболее вероятным показалось имя пушкиниста Николая Осиповича Лернера (1877–1934). Он жил в Одессе, был одним из немногих в то время обитавших там людей, которым новейшая русская литература могла казаться любопытной, явно обладал разнообразными историко-литературными интересами, а стало быть, мог историзировать и современность… Особенно любопытным выглядит в этом отношении подчеркивание эпиграфа из В. К. Кюхельбекера, товарища Пушкина по Лицею. Конечно, на месте, без проверки удостовериться в верности догадки было невозможно, но вероятность была вполне значительной, чтобы рискнуть заплатить немалую цену.

Сразу скажем, что первоначальная догадка получила полное подтверждение. Сохранилась переписка Лернера с В. Я. Брюсовым за довольно долгий промежуток времени, и именно в ней удалось отыскать подтверждение многим предположениям.

12 ноября 1902 г. Лернер писал своему уже достаточно близкому эпистолярному знакомому (им много лет не удавалось увидаться, и не очень понятно, встретились ли они в конце концов лично; кажется, лишь единожды): «Не откажите в услуге: пришлите мне, с налож<енным> платеж<ом>, „Лествицу“ Миропольского и вышедшие томы Пушк<ина>, в нов<ом> изд<ании> Ефремова»[1367]. На открытке, отправленной 5 декабря, он повторял просьбу, уже в несколько более ультимативном тоне: «Отчего не высылаете мне „Лествицы“?»[1368] Около 18 декабря (таков почтовый штемпель, а точной даты нет: как бывало нередко в его практике, письмо помечено только: «1902») Брюсов отвечал ему: «„Лествицы“ в моем распоряжении нет, и вообще у Скорпиона, ибо было издано 190 экз. и в первую неделю они разошлись сполна»[1369]. И, наконец, последние сомнения уничтожает письмо Лернера от 1 февраля 1903 г.: «Прочитал „Лествицу“. Удивляюсь — простите — как Вы, любящий † Коневского, написавший такие прекрасные стихи к его „тихому праху“, могли допустить, чтобы г. Миропольский вколотил в его могилу свой осиновый кол, — и не только этому не помешали, а еще и помогли, поддали жару. Не гневайтесь на меня, но Вам г. Березин не товарищ, и Вы должны были оставить его с его „Одиноким трудом“. Белинский был недоволен, когда П<ушкин> дал свое имя „Вастоле“. Вы тоже обязаны (noblesse oblige) дорожить своим именем и не имеете права давать его всякой белиберде, лезущей под Ваш флаг. Простите: не мог Вам этого не сказать. Dixi et animam meam levavi!»[1370]. На письмо это Брюсов не откликался: с одной стороны, он был весьма занят делами журнала «Новый путь» и подолгу пребывал в Петербурге; с другой стороны, обвинения Лернера он должен был отчасти принять и на свой счет, поскольку принимал деятельное участие не только в издании поэмы, но и в создании ее окончательного текста[1371].

Внимательный читатель, однако, заметит, что есть некоторое противоречие в датах: Лернер пишет Брюсову уже 1 февраля (и, стало быть, книгу он получил незадолго до того: он имел обыкновение читать книги сразу и высказываться немедленно), а владельческая запись датирована 15 февраля. Ясность в этот туман вносит письмо Лернера к К. И. Чуковскому от 5 января из Кишинева:

Любезный друг Корней Иванович!

Внезапно вызванный телеграммой клиента обратно в Кишинев, я выехал 2 января из Одессы и увез с собою недочитанную мною «Лествицу». Вот уж чушь! «И черти, и любовь, и страхи, и цветы, — и все есть, коли нет обмана…» Стыдно за Брюсова, хотя его предисловие имеет весьма и весьма отдаленное отношение к «Лествице». Кого жаль — так это покойника Коневского, кот<оро>му приписана «любовь» к этой чепухе, и кот<оры>й оправдаться не может. Впрочем, хоть бы это и правда была, «мертвые сраму не имут». Извиняюсь за промедление и возвращаю Вам книжку (под заказн<ой> бандеролью)[1372].

Итак, Лернер писал Брюсову, уже составив свое мнение по экземпляру К. И. Чуковского. Не исключено, что и тот экземпляр, который оказался в наших руках, был куплен для Лернера не Брюсовым в Москве, а в Одессе Чуковским, которого он специально просил в том же письме: «…купите и пришлите мне экз<емпля>р „Лествицы“. (Не знаю, сколько она стоит, деньги я Вам верну)». Возможно даже и то, что Чуковский, прочитав поэму Миропольского и не вдохновившись ею, отдал приятелю ту же самую книгу, что в его руках уже была. Это уже не так важно.

После этого тема кажется как будто бы исчерпанной: больше «Лествица» в переписке ни с Чуковским, ни с Брюсовым не упоминается. Однако эпистолярный диалог явно выходит за пределы одной темы. Лернер отзывается не только о «Лествице», но и о других книгах, которые получает от Брюсова, а получает среди них почти все скорпионовские и почти все издания самого Брюсова. Кое-что он рецензирует, а в письмах откликается еще на многое. Мы не станем здесь делать полного обзора этой тематической линии уже опубликованной нами переписки Лернера с Брюсовым, а сосредоточимся на том, что имеет непосредственное отношение к приведенным записям.