Разум и революция - [3]

Но каким образом это возможно? При одном условии (и Маркузе принципиально заостряет на этом внимание): если внутренняя логика развития субъекта не замыкается на себе, если законы развития мысли суть законы развития самого предмета мысли; и у Гегеля это действительно так, поскольку бытие в своей субстанции мыслится Гегелем как субъект. В уже упомянутой «Феноменологии духа» Гегель почти сразу заявляет: «Все дело в том, чтобы понять и выразить истинное не как субстанцию только, но равным образом и как субъект».[16] Радикальное преобразование действительности становится возможным потому, что в результате утверждаемого Гегелем тождества становящегося бытия и самодвижущейся мысли субъект, «живая субстанция», вступает в само содержание природы и истории, благодаря чему объективная реальность становится областью его самореализации. В идее субстанции как субъекта реальность предстает как движение, как процесс, характеризующийся тем, что любая форма бытия есть не что иное, как единение противоборствующих сил; однако только в самосознающем субъекте, то есть в человеке, осознание самотождественности является залогом свободы, которая, в свою очередь, и делает возможной осмысленное преобразование любых форм сущего в соответствии с понятиями разума (включая сложившиеся формы государственности). Гегель отвергает эмпирический принцип, который, например, сохранял Кант, превращавший разум в величину, зависимую от множества наличествующих «данностей», надежно скрывающих от познающего взора неведомую «вещь- в-себе».

Решительно не соглашаясь с Гобхаузом в том, что философия Гегеля способствовала подрыву основ «рационалистического гуманизма», Маркузе настоятельно подчеркивает, что Гегель до конца оставался верен традиции рационализма и, по сути дела, был последним философом, истолковывавшим мир как самосози- дание разума и подчинявшим развитие природы и истории рациональным нормам мысли и свободы. Разум никоим образом нельзя раз и навсегда соотносить с каким-либо единичным предустановленным природным или общественным порядком. Он с необходимостью предполагает момент всеобщности, поскольку человек как мыслящий субъект руководствуется познанием в понятиях. Вооружившись понятиями, он проникает за пестрый занавес случайностей, постигает подлинную структуру мира, которая доселе была от него сокрыта, и приходит к осмыслению всеобщих и необходимых законов, упорядочивающих разрозненную множественность постигаемых объектов, — законов, которые изначально ему родственны, ибо в последней глубине представляют собой законы его самоосуществления в перспективе конкретного исторического действия. Подлинная абстракция не предполагает никакой произвольности, ибо ее структура жестко определена объективной структурой реальности. Всеобщее так же реально, как и единичное: все дело в том, что оно существует в ином измерении, существует как творческая потенциальность. Специфическое содержание всеобщих понятий может претерпевать определенные изменения, однако само мыслящее Я, которое является их необходимым условием, представляет собой тотальность чистых познавательных актов и отличается единообразием во всех мыслящих субъектах. Являясь творцом всеобщих понятий, такой субъект необходимо свободен, и присущая ему свобода является самой сущностью его субъективности. Эта сущностная свобода заявляет о себе тем, что субъект не существует в жесткой соотнесенности с той или иной непосредственной данностью: свобода дает ему возможность творческого трансцендирова- ния за пределы этой данности и ее преображения сообразно своим собственным понятиям. Будучи творческим принципом развития, свобода уже дана, но в то же время и задана: разум взывает к ее осуществлению. «В самой своей сущности разум есть противоречие, противостояние, отрицание до тех пор, пока свобода не будет реализована. Если противоречивая, противоборствующая, отрицательная сила разума терпит поражение, реальность совершает свое движение, повинуясь собственному позитивному закону, и, не встречая противодействия со стороны духа, раскрывает свою репрессивную силу».[17]

Но каков источник этой силы? По существу все тот же субъект, та же «живая субстанция» бытия, утратившая свою потенциальную мощь, завороженная принудительной данностью факта и не могущая избавиться от нового ракурса восприятия, в котором мир природы и истории не осмысляется как полагаемый им самим, но осознается как данный в изначальном противостоянии и обособлении. Таков «позитивный» взгляд на вещи, радикально переосмысляющий классическую «негативную» схему гегелевского рационализма и исходящий из той посылки, что действительное отношение мышления к бытию выглядит совершенно иначе: субъектом является бытие, тогда как мышление, а следовательно, и разум — всего лишь его предикат. «Мышление исходит из бытия, а не бытие из мышления», — заявил в свое время Л.Фейер- бах, возвестивший тем самым о конце классического идеалистического философствования. Отныне самосознающее Я перестает быть чем-то самопроизвольным: его удел — непосредственное восприятие; оно не является самоопределяющим, но изначально определено чем-то внешним; одним словом, оно представляет собой пассивный субъект восприятия, а не активный субъект мысли. В плане осмысления истории общественного развития на смену философии приходит социология. Маркузе считает, что именно здесь, в этом «позитивном» мышлении (хотя и с некоторыми уточнениями) надо искать причину тех бед, ответственность за которые несправедливо возлагают на Гегеля.