Разруха - [143]
Я вышел на улицу, было сумрачно и шумно. Писатели по-прежнему играли в нарды.
— Донка оставила это для тебя, — кивнул один в сторону букета на скамейке, — герой-любовник! Ты свое пузо видел, Марти?
— Пойду, гляну в зеркало, — нахально парировал я.
Цветы были странные, бледно-розовые, неправильной формы, чуть липкие, словно питались мухами. И еле уловимо пахли влажной почвой и корнями. Донка перевязала их кружевной лентой, которую связала сама. Умопомрачительный букет.
Я спустился к бывшему летнему кинотеатру, прошел детской площадкой для игр и зашагал по парку. Везде продавали соленые орешки, мороженое, серебряную бижутерию, слащавые картины, замки и кораблики из рапанов. Продавали все, что душе угодно. Темнота меня успокоила. Приютила. Рядом чувствовалось дыхание моря, его мускулы, как у живого существа, его запах — размножения и сохнущей спермы. Часы показывали без десяти девять. Кратчайший путь к почте лежал мимо церкви, под куполом деревьев. Я любил эту церковь, любил ставить в ней свечи. Она была маленькой, изящной и такой душевной, что в ней можно было почувствовать Бога. Познать Его. На скамейках у церквушки расселись подростки, косившие под хиппарей. Их рюкзаки были набиты одежкой, палатками, сковородками, пластмассовой посудой и откупоренными бутылками. Они, как черепахи, все свое носили с собой. Несколько парней отхлебывали ракию прямо из бутылки, пуская ее по кругу. Они совершенно не стеснялись, отгородившись от всего мира тайной своего общения — в здравом состоянии или под кайфом. Я забыл в комнате сигареты, но просить у них было бессмысленно — не дадут. Прямо на каменной дорожке сидела тощая девушка нездорового вида в вылинявшей рубахе и бренчала на гитаре. Ее кожа казалась бледной, не знавшей солнца. А голос оказался неожиданно нежным и мелодичным. Слова песни меня озадачили, стоило в них вдуматься, но я спешил. Каждая мелочь вгрызалась мне в память, мучительно стараясь в ней задержаться, словно я, сломя голову, мчался в пустоту.
У телефонов-автоматов на улице стояла очередь, но в старой почте было пусто. И прохладно. Пол украшала мраморная плитка — экое излишество. Я протянул телефонистке свое уведомление о вызове к телефонному разговору. Девушка глянула на меня со скукой и зевнула. Не такая уж раскрасавица, хоть сама она думала иначе.
— Придется подождать… Кому приспичило разговаривать, приходится ждать…
В зале ожидания стояло всего два стула. На одном сидел старик с тростью. Он задержал взгляд на моем букете и стукнул тростью по мраморному полу. Я уселся рядом. Хотелось курить. Я уже опаздывал. В раздражении я грыз ногти.
— София, вызывает София… — крикнула красотуля в мелких кудряшках, похожая на болонку, — третья кабина…
В кабинке было тесно и душно, лампочка перегорела. Буду предельно лаконичен и тверд, даже жесток, решил я.
— Даю Софию, — рявкнула телефонная трубка, — соединяю, говорите…
— Алло, ну как ты там? — голос Вероники, глухой и тихий, долетал, как с другого конца планеты.
— Не слышу, говори громче!
— У меня все в порядке… — сказала она, — а у тебя?
— Плохо слышно.
— Да я же почти кричу, Марти… Как твое давление?
— Какое давление?
— Как это «какое»?.. Твое, высокое.
— Аа-а, давление…
В трубке что-то щелкнуло, голос приблизился, словно теперь она сидела рядом, на месте красотули. Я услышал даже ее дыхание. Вероника была чем-то взволнована.
— Теперь другое дело, — сказал я. — Ты звонишь… что-то с детьми?
— Да, теперь прекрасно слышно, просто великолепно! Как ты там? Уже загорел?
— Скорее, пропитался светом. Изнутри. Сама знаешь, Созополь… Ты, наверное, по поводу Катарины?
— Получила пять мейлов от нее и от Милы. У них все прекрасно. Передают тебе привет. Целуют. Ты же им отец все-таки.
— Отец… кто ж еще?
Она замолчала. Слышалось лишь ее тяжелое прерывистое дыхание. Настолько тревожное, что отдавалось во всем моем теле.
— Как она долетела? — спросил я, чтобы хоть что-то сказать, чтобы не вырвалось: «Я тороплюсь!»
— Говорит, как во сне… Всю ночь гуляла по Лондону во время пересадки; в Вашингтоне Мила встретила ее в аэропорту Кеннеди и оттуда прямо в Нью-Йорк. Ты представляешь, в Нью-Йорк?!
— Америка есть Америка, но я ненавижу тех, кто ее создал. Кто отнял у меня детей.
— Прости, но это их выбор. Они его сами сделали. Но я хотела о другом…
— О чем — другом? Могу выслать тебе немного денег.
— Хватит тебе о деньгах! Ты ведь не такой, Марти. По крайней мере, не был таким. Вернись к себе прежнему, сделай что-нибудь для себя. И с собой, наконец!
— О чем — другом? — глупо переспросил я. Не нужно было этого делать.
— Ты застал меня почти на пороге, Марти, — сказала она, будто это я вызвал ее к телефону, — с двумя чемоданами… Я взяла те, старые, картонные. И твою спортивную сумку. Не волнуйся, я их, конечно, верну.
— Ты едешь на какой-то симпозиум?
— На симпозиум с двумя чемоданами? — ее злорадство вспыхнуло и утихло. — В разгар лета с двумя старыми чемоданами? Подумай головой, ты же умный интеллигентный человек.
Теперь замолчал я. Боль пришла, прежде чем я все понял. Безжалостная, неумолимая, не помещающаяся в этой кабинке, как недавнее счастье. Моя боль пахла лакированным деревом и кедами.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемый сборник вошли произведения, изданные в Болгарии между 1968 и 1973 годами: повести — «Эскадрон» (С. Дичев), «Вечерний разговор с дождем» (И. Давидков), «Гибель» (Н. Антонов), «Границы любви» (И. Остриков), «Открой, это я…» (Л. Михайлова), «Процесс» (В. Зарев).
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Триптих Анжела Вагенштайна «Пятикнижие Исааково», «Вдали от Толедо», «Прощай, Шанхай!» продолжает серию «Новый болгарский роман», в рамках которой в 2012 году уже вышли две книги. А. Вагенштайн создал эпическое повествование, сопоставимое с романами Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» и Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Сквозная тема триптиха — судьба человека в пространстве XX столетия со всеми потрясениями, страданиями и потерями, которые оно принесло. Автор — практически ровесник века — сумел, тем не менее, сохранить в себе и передать своим героям веру, надежду и любовь.
История загадочного похищения лауреата Нобелевской премии по литературе, чилийского писателя Эдуардо Гертельсмана, происходящая в болгарской столице, — такова завязка романа Елены Алексиевой, а также повод для совсем другой истории, в итоге становящейся главной: расследования, которое ведет полицейский инспектор Ванда Беловская. Дерзкая, талантливо и неординарно мыслящая, идущая своим собственным путем — и всегда достигающая успеха, даже там, где абсолютно очевидна неизбежность провала…
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».