Разные люди - [26]

Канаева вновь начала задыхаться, и ее грудь заходила ходуном.

— Будет много больше толку, если вы меня спокойно дослушаете, — с обидой сказала она. — Я хочу…

— Прежде чем хотеть, ты, Луиза Васильевна, созови у себя комиссию по трудовым спорам, а затем постройком и вынеси-ка решение об увольнении Николаева по статье, — оборвал ее Громобоев. — А уж потом можешь поведать о своих желаниях.

— Так не пойдет! — Канаева щелкнула пудреницей и убрала ее в сумку. — Постройком не даст согласия на увольнение инвалида.

— Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд, — издевательски пропел Громобоев и дважды подернул носом.

— Дослушайте меня, Ярополк Семенович, — требовательно сказала Канаева. — Еще раз вызовите к себе Николаева и с глазу на глаз заявите, что, дескать, хулиганские выходки вам поперек горла и что наши люди больше не желают работать с ним. И вы в том числе. Долго, дескать, терпели, а сейчас терпенье лопнуло. И чистый листок бумажки протяните, чтобы заявление об уходе по собственному желанию он написал тут же, при вас. Он такой себялюбивый, что как заведется, так и не остановится.

— А что, задумка со всех сторон подходящая! — разом оживился Горошкин. — Ты, однако, молодец, Луиза Васильевна.

— Эх вы, стратеги! — Громобоев снова подернул носом и насупился. — Разработали план операции, а самого главного и не учли. Ну напишет Николаев заявление об уходе, а толку-то? Посудите сами, как я могу его уволить? Вернется Дмитрий Константинович, что я ему скажу? Его характер вы не хуже меня знаете, а он не раз говорил, что, покамест он в этом тресте управляющий, ни один волос с головы Николаева не упадет. Что, не слыхали? Молчите? То-то же.

— Говорить-то говорил, спора нет, да сам, должно, о словах об этих давно уже жалеет, — задумчиво произнес Горошкин.

— Да ну?! — Громобоев саркастически усмехнулся. — Ты что, его мысли читаешь, что ли?

— Читать не читаю, но кое в чем кумекаю. Замечал я многократно, как Воронин морщился, на Николаеву дурость глядя, — вкрадчиво возразил Горошкин. — Ему, видно, с Николаевым нынче, как крепкому мужику со старой женой: тяжело нести и жалко бросить. Наш Дмитрий Константинович хотя гордый и ни в жизнь не признается, что тогда с Николаевым маху дал, когда после больницы посулил ему должность у нас в техотделе, но о работе он прежде чего другого печется. А Николаев после вчерашнего работе во вред.

— Ну и что из этого вытекает? — нетерпеливо перебил Громобоев. — Что-то не пойму, куда ты клонишь?

— А то, что можно увольнять Николаева без опаски, — уверенно сказал Горошкин. — Управляющий, вернувшись, покричит разок-другой, облегчит душу и скоро остынет. Поймет он головой своей умной, что сняли вы с него тяжкий груз, и сам же потом благодарность к вам в сердце поимеет. Я, к примеру, так мыслю.

— Эх ты, мыслитель! — Громобоев наградил Горошкина презрительным взглядом. — Кричать на меня Дмитрий Константинович как раз не станет. Он первым делом тихонько спросит у меня, почему я ему не доложил и без согласования с ним принял такое решение. Что в тресте, вдруг все телефоны разом испортились и телетайп тоже вышел из строя? У него есть право спрашивать, потому что за кадры отвечает он лично. Понял?

— А зачем же он вас заместо себя исполнять обязанности оставляет? — не без ехидства спросил Горошкин.

Хотя Громобоев был прямым начальником Горошкина, тот нисколько не боялся дерзить ему, так как мало-помалу пришел к выводу, что в богатырском теле главного инженера жила заячья душа.

— Обожди ты, Иван Тихонович, так мы живо собьемся на обочину! — с жаром воскликнула Канаева. — Дмитрий Константинович раньше как через десять дней в трест не вернется. А отвлекать его от работы не годится, у него и без нас забот полон рот.

— Верно говоришь, — поддакнул Горошкин.

— У нас имеется заявление Фесенки на имя треугольника, и мы волей-неволей должны принять по нему решение. С обеда заседаем, Фесенку, Николаева, Пронина и всех очевидцев порознь опросили, поэтому валандаться дальше нельзя. Страсти накалились, народ бурлит вовсю.

— Ну и что из того, что бурлит? — зло спросил Громобоев. — Побурлит и остынет. По закону мы имеем право рассматривать любое заявление в срок до одного месяца.

— Если бы гоношились один-два человека, я бы на вас нажимать не стала, — с тревогой в голосе сказала Канаева. — А тут в горком идти грозятся. Кто за Николаева биться, а кто за Фесенкино человеческое достоинство заступаться… Нам же с вами нагорит, что надлежащих мер не приняли и пустили все на самотек. О себе подумайте, Ярополк Семенович, и о нас с Горошкиным. Скажут ведь, что мы потворствуем безобразиям.

— Я никаким безобразиям в тресте не потворствовал и рукоприкладству Николаева попустительствовать тоже не намерен, — ответил Громобоев. — Но убей меня бог, если я знаю, как здесь следует поступить справедливо, по совести. Ударь Николаев не Фесенко, а любого другого сотрудника, у меня бы, это самое, рука бы не дрогнула подписать приказ об его увольнении. А Фесенко… Он настолько пакостная личность, что дальше ехать некуда. Да и роль у него в этом конфликте подленькая.