Разбег - [26]

— Больше ничего не говорила Лилия Аркадьевна?

— Особенно ничего не говорила. Просто мы с ней часов до трех вместе гуляли, а потом зашли к нам: думали, ты приехал, а тебя нет. А почему ты так долго? Да и бледный весь какой-то. Не заболел ли?

— Нет, ничего, Зина. Все нормально. Ты посиди, а я к одному товарищу загляну. Часа через два вернусь.

— Ужинал хоть? Нет! Я так и знала.

— Потом, Зиночка, когда приду.

Он вышел из дому и направился в сторону Крымской. Пересек улицу, вошел во двор. Во дворе полно народу: жильцы играют в лото.

— Здравствуйте! Здесь живет актриса Ручьева?

С ним поздоровались вразнобой, оглядывая с удивлением: командир Красной Армии? Старуха-армянка провела его в глубину двора и указала на дверь. Иргизов постучал. Никто не отозвался. Он постучал еще раз и толкнул плечом дверь. Она подалась с тихим скрипом. Иргизов вошел в сенцы, затем в комнату. Остановился у порога: темно, ничего не видно.

— Нина! — позвал негромко.

— Кто здесь? — испуганно вскрикнула она и кинулась к столу за спичками.

— Это я… Иргизов, — засмеялся он.

— Боже, Иргизов! Как ты меня нашел? — Нина зажгла лампу и подала ему стул. — Садись.

— Я пришел домой, — заговорил он, волнуясь, — и у меня возникло такое чувство, будто я навсегда потерял тебя. Два часа, пока не видел тебя, показались мне мукой. Я люблю тебя… Люблю…

— Не надо лгать, — сказала она, поправляя халат и прикрывая грудь. — Неужели ты думаешь, я такая глупенькая, и не понимаю — что между нами произошло? Случай бросил нас в объятия друг к другу. А еще точнее — хмель. Ты ведь и сам, пожалуй, раньше меня понял всю пошлость нашей встречи.

— Прости, Нина…

— За что прощать-то? — Она отошла к окну. — Ты ни в чем не виноват. Можешь идти спокойно. Не терзайся, забудь обо всем.

Иргизов не двинулся с места — лишь тяжко вздохнул и, облокотившись на стол, отвернулся. Смотрел на стену, на бархатный гобелен и чувствовал себя несчастнейшим человеком. Он думал, как же вернуть то прекрасное, то нежное, то несравненное ни с чем, что он испытал при встрече с ней! Неужели никогда не повторятся эти счастливые минуты? Она смотрела на него, видела, как менялось выражение его лица, какую неподдельную муку выражал его взгляд, как горько кривились губы, и поняла: он, действительно, влюблен в нее.

— Иргизов, милый, — сказала она дрогнувшим голосом. — Ну, зачем нам с тобой дурная слава? Я не могу стать любовницей. Я споткнулась в жизни, наделала глупостей, но я не лишена права на счастье.

Нина вышла в сенцы, и Иргизов слышал, как она возится с примусом, разжигая его. Затем она торопливо вернулась в комнату, бросила на ходу: «Извини, я быстренько сварю кофе», и вновь занялась в сенцах примусом. Он кивнул ей в знак согласия и взял с туалетного столика фотоальбом в бархатных корках. Раскрыв его, увидел большое фото: стройный подтянутый комбриг стоял, опершись рукой на тумбочку, и слегка улыбался. «Наверное, это ее бывший муж, — подумал Иргизов. — Он перевернул страницу и увидел этого же военного с женщиной в светлом платье. «Может быть, это ее отец и мать?» Нина внесла кофейник, распространяя на всю комнату пряный запах кофе.

— Нина, кто это? — спросил он.

Поставив на стол две чашки, она налила в них кофе и, садясь рядом, заглянула в альбом:

— Это мой отец. Погиб в двадцатом, в Крыму.

— Как? — вырвалось у него. — А я думал…

— Погиб мой отец, — печально повторила Нина. — Уехал туда, в штаб Фрунзе и, как рассказывают сослуживцы, погиб в первом же бою. А это мама, — пояснила она и, подумав, доверительно сказала: — Четыре года поплакала и вышла за другого. За одного бухгалтера. Я не смогла его терпеть. Слизняк какой-то. Что она в нем нашла? А сама она — прелесть. Когда я была маленькой, мама мне рассказывала множество сказок, но больше всего я любила сказку о принце и бедной девушке, которая все время ждала — когда же за ней приедет принц на коне? И вот, уже после революции, по-моему, в девятнадцатом, когда папина бригада стояла в Саратове, к нам домой стали приезжать конники. Наш дом стоял на откосе, над Волгой. Представь себе — появляется на бугре кавалерист, складывает ладони рупором и зовет: «Комбриг Ручьев, на вы-ы-ход!» Папа мгновенно выходит во двор и дает знак, что сейчас придет. А мама, бывало, говорит: «Дождешься, Ниночка, и за тобой вот так приедет твой принц». Как-то отец услышал эти мамины слова и поправил ее: «Тогда уж не принц, а красный рыцарь революции — это куда романтичнее!» Сегодня, когда ты появился на откосе у Золотого ключа, во мне все перевернулось. Увидев тебя, я подумала: «Это мой Красный рыцарь», и позвала. Может быть, это судьба? — Нина застенчиво улыбнулась, и Иргизов непроизвольно потянулся к ее руке, зажал в ладони и поднес к губам.

— Хорошо, если судьба, — сказал, не выпуская ее ладонь. — Я всю жизнь буду благодарить эту судьбу.

Нина еще раз улыбнулась, но уже грустно, словно жалея о чем-то, и проговорила со вздохом:

— Жаль, что эта судьба не пришла к нам два года назад. Два года назад я закончила театральное училище, пришла в театр и оказалась в липких руках пьяницы и бабника. Я думала, вместе с новой жизнью по-новому заживет и театр. Но я оказалась в такой обывательской богеме, в такой патриархальной обстановке, что не вынесла ее и ушла. Уехала сюда с подругой. А тут тоже осколки старого мира, а не современные артисты. Все понимают, что надо создавать театр нового типа, театр — на современном репертуаре, с новой системой: с системой Станиславского, — но только понимают. Дальше дело не движется. Сплошная буффонада, а не драма. Больше кривляний, чем души.