Раз пенёк, два пенёк - [11]

Вот, недавно к нам в леспромхоз нарколог-лектор приезжал, аж с самой Москвы. Так красиво говорил, целых три часа! О вреде алкоголизма, о борьбе с пьянством в советском обществе. Строительство коммунизма каким-то боком сюда приплёл. Короче, не лекцию читал, а песню пел. Мол, всё у нас на мази, — Степан криво, как-то невесело, ухмыльнулся.

— Только действительность наша иная. Что видит пацан с самого детства вокруг себя? Правильно, пьянство! Во многих, вполне даже благополучных, семьях папы, да что греха таить, и мамы тоже, частенько прикладываются к бутылочке: в праздники, на выходные. С самого рождения в мозги ребёнка закладывается штамп — это в порядке вещей.

Дитё подрастает, начинает осваивать окружающий мир, то есть улицу — сперва под присмотром родителей, потом самостоятельно. И что же видит ребёнок? Тоже пьянство! Старшие парни по подъездам, да по песочницам втихаря винишко давят. Ну, может, взрослые умнее? Как бы, не так! Примеров, я думаю, ты насмотрелся достаточно.

Вот это всё — наглядная агитация, так сказать. А любой человек больше верит своим глазам, а не словам пустым. Мальцы не слушают лицемерных моралей. Повзрослевшие дети копируют поведение родителей, старших товарищей. Какое же это зло, раз все пьют? — мальчишка думает и тянется к стакану. Выпил — понравилось. И всё, припал к бутылке. А она не отпускает, крепко держит. Так-то, Вася.

Да, вот ещё что. Когда в Березняки приедете — ухо держите востро. Посёлок, хоть и небольшой, но шпаны там хватает. Ладно, пойдем в вагон.

Купе пустовало. Соседка переместилась через переборку, приглашённая на чай говорливой бабулькой-мешочницей. Виктор и Шурка травили по очереди анекдоты в проводницкой. Женское хихиканье оттуда разносилось по всему вагону.

Время летело незаметно. Васька увлёкся чтением попавшегося на глаза журнала. Степан, молча, смотрел в окно.

Наконец, засидевшиеся гости покинули проводниц. В проходе появился раскрасневшийся Шурка с четырьмя стаканами чая в руках. Следом Виктор нёс две пачки «Юбилейного» печенья.

Тем временем день шёл на убыль. Поезд чухал по бесконечной ленте железной дороги. Леса, поля, полустанки…

Попив чаю и немного поговорив ещё, путники стали устраиваться на ночлег. Практиканты быстро засопели, уткнувшись головами в стол. Забрался спать на верхнюю полку Виктор.

Вот уже перестала сновать туда-сюда вездесущая проводница. Вагон угомонился, только колёса всё так же равномерно грохали по стыкам рельс, словно баюкая сморённых пассажиров.

Степану не спалось, он снова пошел курить. Накатило волной, поднялось из памяти прошлое.

Ушёл когда-то пацан молодой в побег из лагеря, послушав матёрых зэков. Повёлся на сладкие посулы, зачарованный разговорами о море тёплом, да юге денежном. Сроку впереди было у Стёпки восемь лет, а на волю хотелось — жуть как! Пошёл четвёртым в компанию к отчаянным ухорезам — тем, кому терять уже нечего.

Степан парень безотказный был, что ни приказывали — делал. Мешок потяжелее, на Стёпку! За водой: сынок, вперёд! Сушняк на дрова насобирать — опять Степан!

Шли тайгой, глушью лесною. Через две недели скудные припасы кончились — беглецы голодали, питаясь лишь ягодами и грибами.

А однажды услыхал Степан разговор случайно. Выхватил сквозь сон утренний своё имя и понял, наконец: незавидную участь готовят друзья ему. Худая масть выпадает Стёпке. Всё встало на свои места — баран волку не товарищ!

Но, предупреждён, значит вооружён. Ломая на дрова сушнину, колышек острый в штаны под рубаху заховал. Успел Стёпка вовремя соскочить, ушёл в последний момент, ткнув с размаху в лицо земляка своего Ивана, уже нож вынувшего. Дикий вопль — ужасный и яростный, до мурашек продирающий, запомнился парню на всю жизнь.

Бежал, не оглядываясь. Чуть не подох в тайге: натурально лопухи жрал, чтоб не околеть. Случайно вышел на посёлок. Там его и взяли под локотки солдатики, конвой черноглазый. Ох, колотили! В круг встав, прикладами долбили, сапогами кирзовыми пинали, что мячик футбольный. Но лучше быть битому инородцами, чем съеденному в тайге — зверем ли, человеком ли.

Да, что там вспоминать: было — быльём поросло. Степан затушил окурок и направился в купе. Скоро Березняки, пора парней будить.

Поезд стоял пять минут. Проводница на прощание погрозила пальцем ребятам.

— Чтобы не пить у меня! Узнаю — уши надеру! Понял, кудряш?

— Милая, он же трезвенник! — ответил за Шурку Виктор.

Проводница засмеялась, весело и заразительно:

— Да, я знаю! Пока, граждане пассажиры!

Тепловоз прогудел — загромыхал сцепками, набирая скорость, состав. Практиканты, вопреки судьбе, прибыли к месту назначения.

Лес тёмной стеной обступал с обеих сторон железнодорожную насыпь. Небо заволокло: спряталась луна, погасли звёзды. Лишь тусклая лампочка освещала вход в деревянное здание вокзала, да семафор подмигивал с путей синим глазом.

Начал накрапывать мелкий противный дождик. Ребята направились на вокзал.

На Шуркин настойчивый стук открыла окошечко дежурная кассирша — пожилая уже тётенька предпенсионного возраста. Похоже было, что она ещё толком не очнулась от сна.

— Здравствуйте, извините, пожалуйста, за беспокойство. Мы можем здесь остаться до утра? — изложил просьбу Васька.