Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана - [20]

— Я буду готовить, убирать, ходить в прачечную и все такое. В общем, все, что ты захочешь, Трэв.

— Делай, что тебе по душе.

— Я не хочу быть балластом.

— Твоя работа — поправляться.

Я почувствовал, что не слишком тактичен.

У меня холостяцкие привычки, склонность к Строгому распорядку и рутине. Одно дело — юная экзальтированная гостья в течение нескольких дней. Другое — круиз в компании. Но дома, на собственном корабле, да еще все время — это жизнь в постоянном напряжении.

— Я могу платить за себя, — сказала она тихим голосом.

— Да ради Бога! — в ярости прорычал я.

Она юркнула в свою каюту и осторожно прикрыла дверь.

Через двадцать минут я наконец устыдился и отправился проведать ее. Лежа на большой кровати по диагонали, она крепко спала. Я налил себе рюмку и ходил с ней, пока не выпил все до капельки. Тогда плеснул себе еще раз, а потом пошел и разбудил ее.

— Если хочешь готовить — то пора.

— Конечно, Трэв.

— Не зажаривай слишком сильно.

— Да, дорогой.

— И не смей быть такой смиренной.

— Я попробую.

После того как мы пообедали и она вымыла камбуз, я привел ее в салон и спросил, чувствует ли она себя в силах отвечать на вопросы.

— Вопросы о чем?

— О Джуниоре Аллене.

Ее губы задергались, и она на секунду прикрыла глаза. Потом подняла веки и вздохнула:

— Спрашивай.

Но сначала я должен был ей кое-что рассказать. Я хотел, чтобы она понимала, почему я мучаю ее вопросами и что я хочу узнать. В городке до нее доходили слухи о Джуниоре Аллене и сестрах Бэрри. Я выложил ей все, что знал сам.

В какой-то момент вновь обретенное ею спокойствие стало рассеиваться как дым. Она посмотрела на меня, стоя против света, и проговорила:

— Когда он вернулся, у него было с собой много денег. Я ничего ему не давала. Значит, и катер, и все остальное он купил после того, как нашел что-то в том месте, где жил?

— Другого объяснения нет.

— Но что же это могло быть?

— Что-то такое, с чем ему пришлось ехать в Нью-Йорк, чтобы обратить это в деньги.

— Скажи, Трэвис, что тебе-то до этого?

Я попробовал ответить ей доброй улыбкой, но, судя по лицу ее, у меня это плохо получилось.

— Я хочу отобрать у него это что-то, — признался я севшим голосом.

— Я не понимаю.

— Ну, часть оставить себе, а часть отдать Кэтти.

— Она для тебя что-то значит?

— То же, что и ты.

Она обдумала мой ответ.

— Это… Это то, чем ты зарабатываешь себе на жизнь?

— Это — из серии тех дел, за которые я берусь, когда начинаю нуждаться в деньгах.

— Но… Он ведь такой опасный человек. И может быть, он уже все истратил. Но даже если и нет, каким образом ты собираешься что-то отнять у него? Мне кажется, не убив его, этого не сделать.

— Я расцениваю это как обычный деловой риск, Лоис.

Недавно появившийся на ее щеках румянец исчез, кровь отхлынула от нежного лица.

— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? Со мной ведь… ты был таким великодушным.

— И какая связь?

— Но, видишь ли…

— Вижу, что ты полная дура, Лоис. Ты прочла то, что было написано у меня на обложке. Ты отнесла меня к определенной категории людей. Если теперь я не подхожу под созданный в твоем воображении образ, не моя вина.

После долгой паузы она спросила:

— Но разве ты не растрачиваешь… попусту?

— Не растрачиваю — что?

— Себя! Разве ты не начинаешь понемногу деградировать? Прости, что я так говорю. Но это как в фильмах об Африке. Лев убивает, потом появляются хитрые шакалы, отхватывают по куску и убегают. Трэв, у тебя светлая голова, и ты так чувствуешь людей. И у тебя… У тебя дар нежности. И сострадания. Перед тобой же открыты все дороги!

— Ну конечно! — Я вскочил и принялся мерить шагами салон. — Как я об этом не подумал! Сижу тут, трачу лучшие годы на этой вшивой посудине, по уши уйдя в заботы о раненой голубке, вместо того чтобы бороться и искать? Да кто я такой, чтобы не тянуть лямку? Кто я такой, чтобы не беспокоиться о собственности и о том, как ее уберечь? Я бы миллионы мог заработать на страховании жизни. Большому кораблю — большое плавание! И может быть, еще не поздно. Подыскать себе девочку, а потом с головой во все это. Акции, курсы, фонды, пикнички, полированный стол, голосуем за своих, и стрижка бобриком, чем-могу-служить. А уж когда стану уважаемым гражданином, смогу оглянуться на…

Я услышал тихие рыдания. Она сидела, низко склонив голову. Подойдя и взяв ее за подбородок, я поднял ее голову и посмотрел в заплаканные глаза.

— Пожалуйста, не надо, — сказала она.

— Ты будишь во мне худшее, девочка.

— Я знаю, это не мое дело.

— Не могу не согласиться!

— Но… из-за кого все это?

— Лоис, я никогда не узнаю тебя настолько хорошо, чтобы попробовать перед тобой исповедаться.

Она попыталась улыбнуться.

— Да уж яснее некуда.

— И как бы ты ни окружала меня в своих фантазиях романтическим ореолом, я вовсе не трагический герой. И слишком люблю себя, девушка.

— Будь это правдой, ты бы так не говорил.

— Прости мне мои маленькие шалости.

Она поежилась, собираясь с мыслями.

— Я благодарна тебе. Попробую ответить на твои вопросы.

— Что он говорил о деньгах?

Она очень старалась. Сидела прямо и послушно, как прилежная ученица на уроке.

— Он говорил, что ему больше никогда не придется работать. Да, он повторял это на все лады. И еще сказал, что никогда ни цента не потратит на женщину. У него на катере был какой-то тайник, где он держал наличные. А может, и не только наличные… — произнесла она странным голосом.