Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана - [182]

Казалось, с ее стороны это был подвижный и странный ритуал, любопытное сочетание напряжения и единоборства. Лицо было суровым и бесстрастным. Она дважды взглянула на меня, но не поздоровалась даже кивком. Проигнорировала.

В конце концов, когда он повернулся, чтобы взять еще три мяча, она сказала:

— На сегодня хватит, Тимми.

Он вытащил из кармана платок и вытер лицо.

— И верно, миссис Уаттс, я запишу три часа. Ладно?

— Как скажете.

Пока Тимми собирал мячи в сетку, она подошла к скамейке на краю корта, вытерла лицо и шею полотенцем и, когда я приблизился, встретила меня холодным задумчивым взглядом.

— Жарковато сегодня, Вивиан.

— Макги, первое впечатление, которое вы произвели на меня тогда вечером, было замечательным. Но второе осталось надолго.

— Все может быть не так, как вам показалось.

Она сделала паузу, пока расстегивала спортивную перчатку на правой руке и снимала ее. Потом пощупала, изучая, подушечки на ладонях.

— Не думаю, чтобы меня заинтересовали какие-либо нюансы законности, мистер Макги, какие-либо оправдания любых остроумных штучек, в которые вы хотите втянуть моего мужа. — Говоря это, она прятала ракетки в футляр и закрепляла застежки. — Он… человек не такого типа, он не годен для подобного рода дел. Не знаю уж, почему пытается стать не тем, кем является на самом деле. Он буквально на части разрывается. Почему вы не оставите нас в покое?

Когда она собрала свои вещи, я произнес те слова, которые, как я надеялся, отворят для меня закрытую душу:

— Вивиан, поверьте мне, я и по вопросу штрафа за неправильную парковку с вашим мужем не стал бы советоваться.

Она выпрямилась, и темно-синие глаза округлились от удивления и возмущения.

— Крейн — очень хороший адвокат!

— Может, он и был им. Когда-то. Но не теперь.

— Да кто вы такой? Чего вы хотите?

— Я хочу организовать маленькое общество взаимовыручки из себя и вас, Вивиан. Вам нужна помощь, и мне нужна помощь.

— А в этой… помощи, которую я получу, она только для меня или для Крейна тоже?

— Для вас обоих.

— Ну конечно. Я его заставлю сделать какую-нибудь гнусную часть какой-нибудь грязной работы для вас, и это превратит нас в фантастически богатых и счастливых…

— Нет. В прошлом году он взял на себя немалую и весьма гнусную часть грязной работы, и это не принесло вам ничего хорошего.

Она медленно и задумчиво двинулась к находящемуся на некотором отдалении входу женской раздевалки, а я пошел рядом с ней. Она три часа трудилась на солнцепеке. Сквозь поблекшую косметику и дезодорированный аромат утонченной женщины пробивался запах едкого звериного пота от долгой работы, острый, но не неприятный, как испарения в балетных школах и тренировочных залах.

— Что я смогу предложить вам в случае, если удастся провернуть дело, — это достаточно широкий выбор и совет. Мне кажется, он уже опорочен. Мне кажется, вы оба опорочены. Если б у вас были деньги, прямо сейчас вам следовало бы собрать все, чем вы тут владеете, и уехать. Попробовать заново на новом месте. Сколько ему? Тридцать один? Это уже возраст. Но, может быть, он где-то по дороге потерял вас, и теперь вас это все уже не интересует.

Тропинка сужалась в тени больших пиний, и мне пришлось пойти за ней следом. Ее спина была прямой и сильной, и теннисная юбочка слегка покачивалась на спортивных бедрах в такт движению гладких коричневых мускулистых икр. Внезапно она остановилась и обернулась ко мне, лицом к лицу. Ее рот, перестав сжиматься от неодобрения, сделался более нежным и юным.

— Он не потерял меня. Но не надо играть в жестокие игры, Трэвис. Я не знаю, что происходит. Он говорит, во что-то вляпался и не знал, что это дурное дело, пока не стало слишком поздно.

Иногда надо бить не в бровь, а в глаз.

— Он знал это с самого начала. Он знал, что это мошенничество, заключенное в сладкую оболочку законности. Ему хорошо заплатили, он помог обчистить человека по имени Артур Уилкинсон на четверть миллиона долларов. Но дело всплыло, Вивиан. Кто будет ему теперь доверять? Он смертельно боится, что кто-нибудь сковырнет эту приятную оболочку и выставит грабеж напоказ. Он знался с такими мошенниками и отребьем, как Бун Уаксвелл, и шел за морковкой ценою в двенадцать с половиной тысяч, как он думал. Но, чтобы быть хорошим вором, у него слабоваты нервы. Он начал трястись от страха. Они его отшили, сунув семь с половиной тысяч, зная, что у него не хватит смелости стукнуть кулаком по столу. И если он не перестанет в состоянии сильного возбуждения выкладывать чужакам вроде меня все начистоту, то, может, их это утомит, и они пришлют кого-нибудь, чтобы вложить ему в руку пистолет дулом в собственное ухо.

Она покачнулась на своих хорошеньких ножках и побледнела под загаром. Сошла с тропинки и села, точнее — рухнула на бетонную с кипарисовым сиденьем скамейку, слепо уставившись сквозь тень на яркое море. У нее дрожали губы. Я сел рядом, глядя на ее несчастное лицо, повернутое ко мне в профиль.

— Я… Боюсь, я знала, что он понимал. В воскресенье вечером, когда Уаксвелл ушел, он дал слово чести, что тот лгал, пытаясь уколоть нас побольнее своими мелкими намеками на то, что Крейн участвовал в чем-то таком.