Рассказы - [4]

— «Земля народу, а воля и казначейство вам!»

— Дудки! — говорят: никакой земли народу не надо, все нам!

— А, вы, — спрашиваю, — не из махновцев будете?

— Нет, — говорят: — у нас программные разногласия. Мы Добрармия, а потому по доброму ложись и скидавай.

Не успел путем оправиться я, сижу с «дроздовцами» и прочими добровольцами в шашлычной на Темернике, большевики лезут.

— Кто такой?

— Такой-то, — говорю. — Пролетарского происхождения и даже в партию желаю вписаться.

А сам еле на ногах стою, за шкаф вездер- живаюсь от сплошного пьянства.

За эту неустойчивость в Чеку посадили.

Три месяца! Ровно! Потом семь месяцев за дезертирство, да четыре за золото, да три за спирт! Беда! Понятно: гражданская война!

А тут НЭП! Вздохнул я полными жабрами. Теперь, — думаю, — отдохну и за честную работу возьмусь! Спекульнул вот на Сушке кое-чем, достал за последнее домашнее барахло триста семьдесят рублев, комнатку снял, инструментов разных купил, — бостонку, вот, камень, красок, бумаги… Сижу, работаю. Хорошо выходит!!! Прямо душа радуется! Сижу и печатаю… Всю краску и бумагу стравил, три дня не ел: истратил-же все на производство, не пил, не спал, а вчера выхожу купить колбасы на свеженькие, — не берут!!!

— Не подходит, — говорят, — не всамделишная!

— Как?!

— Так! Оно, может, и лучше настоящей, только вместо «Рысыфысыры» надоть было «Сысысыры».

Кинулся я к себе, хватаю оригинал, и в обморок: с фальшивого червяка самые настоящие пять дней печатал.

Протест

— Конечно, я больше из Рабиса, — изображаю народ на спектаклях, но эти безобразия нам надо изжить.

К кодексу вполне присоединяюсь, но прошу сделать пункты, а то все будет по-старому.

Вчера подхожу к столовой на Кабанихином проулке, гляжу, — на афише напечатано:

Обеды от 1 до 6.

С этим надо в первую голову бороться. Рабочему человеку нельзя за обедом пять часов пыхтеть: мы не элементы.

И на первое были обозначены ленивые щи.

Не довольно ли нам прогулов и отгулов, чтобы еще поддаваться ленивой агитации?

И в смысле контр-революции тоже.

Подавал товарищ, хотя в красном платочке, но фартучек с уклоном и ботинки фасон «отрыв от масс»; а когда я уткнул нос в прейскурант.

Действительно, если князю Пoжapcкoм поставили памятник, то единственно по старости лет, как известному археологу, а Скобелев был генерал и угнетатель.

На второе — министров теперь нигде нет и не надо, а Оливье был, да весь вышел, и его «Эрмитаж» теперь «Дом Крестьянина».

Царской ухи я есть не желаю, потому что состою в профсоюзе и вообще довольно попили, временно можно и перестать.

Лапши монастырской я тоже не желаю, довольно затемнения желудка и мозгов опиумом, а кто был граф Строганов тоже известно.

Пускай в Антанте свои бефы ест вместе с кардиналами папы римского, а мы и со штей не помрем.

Насчет тараканов надо тоже пункт.

Им ровно нечего делать в штях, пускай живут в своей федерации за печкой, а в чужие дела не вмешиваются.

В рассуждении кошек я тоже протестую.

Кошки созданы для ловли насекомых: мышей и мышат, а из нее делают антрекот.

Нельзя залезать в чужой профсоюз…

Трофим Ликмахеров.

Без политики

Сидели в Моссельпроме густой компанией.

Примадонна Заливай-Римская вспоминала.

— Меня однажды вызывали в Милане. Ужас! Феерия! Правда, я была в ударе. Начали вызывать с первого. Кончилась опера, — уже час, а все вызывают… Два часа, три, четыре… Уже открыли магазины, зазвонили к обедням, «Самолет» уже отошел от пристани, а меня все вызывают. Я упала в обморок… Мне поднесли двадцать два миллиарда.

— В знаках 22 года? — спросил комик.

— Золотом! Это же было до войны…

— Меня однажды тоже… Вспомнить страшно, — вступил Гайда-Тройский. — Играл я «Гамлета» в Александринке. Со мной Костя Варламов, Володя Давыдов, Коля Ходотов, Юрьев Юрочка, Пров Садовский, Савина, Мария Гавриловна. Вот и начали меня вызывать. Шесть дней вызывали. Хлопают, хлопают, сходят домой, пообедают, снова в театр, — и опять хлопают… А я не етчи, не питчи, шесть дней у рампы стою и кланяюсь… Какой был энтузиазм молодежи. Половину университета замертво отвезли в Обуховскую: вместо ладоней у них были куски окровавленного мяса.

— На манер отбивных котлет? — задумался комик.

— Именно! 4 бестужевки от голода чуть не умерли: далеко было домой идти. Уж потом градоначальник Драчевский догадался пожарную команду вызвать. Разогнали публику и меня домой на автомобиле отвезли.

— Меня тоже неоднократно вызывали! — сладко прищурился, комик.

— Публика? — недоверчиво спросили с трех сторон.

— Да, и публике приходилось. Раз в Симбирске гимназистка на улицу вызывала и уксусной кислотой из бутылки… Катастрофа! Раз еще вызывал портной. На углу (в Симферополе было) Мсковской и Салгирной, и давай охаживать зонтиком. Много раз вызывали… Есть чем вспомнить. Раз даже на дуэль вызывали. Я согласился, но того… залил немного. Утром будят, — я не слышу. Вызывали, вызывали, а я нырк под кровать, так и не вышел. Всего было…

Трагик сердито выпил пива.

— И меня много раз вызывали. Помню, в Вологде вызывают: — «Три рубля штрафу по 38 статье!» — «За что?» — «Бесчинство в публичном скоплении публики». — «Извольте-с!»… В Темрюке тоже. Повесткой. Не являюсь. Бац! Околодочный! «Пять рублей по заочному решению»… — «За что-с?» — «Появление в нетрезвом состоянии по 41-й в публичном скоплении публики»… Извольте! В Семипалатинске по 39 вызывали. Три дня сидел в клоповнике. Уж не помню, за что: не то к Гламу-Далай-Ламского бил, не то он меня. Обоих вызывали.