Рассказы - [4]
Четыре месяца я прожил у него, и все четыре месяца он меня уговаривал. Мне не хотелось обижать старика, и я делал вид, будто на самом деле соглашаюсь идти в лесничие. Когда я осенью собрался уезжать, он даже заложил свою двуколку:
— Так и быть, сынок, подвезу тебя до станции. Все-таки — будущий лесничий!
Я уложил сделанные за лето картинки, и мы покатили по знакомой дороге.
Березы теперь были разные — желтые, оранжевые, красные… Поле было убрано. В деревне шумела молотилка. Ветер донес до нас обрывки соломы, кусочек песни:
Вдруг за нами погнался мальчишка. Сквозь пыль мелькала красная рубаха, взлохмаченная голова:
— Дяденька-а!.. Погоди-ите!..
Игнат Петрович придержал коня. Мальчик подбежал запыхавшись:
— Я тебя сразу узнал: и очки, и ящик, где краски… Иди к нам, нарисуй Чапаева на лошадке! А то я тогда позабыл…
Я поднялся на крылечко. В избе было чисто, светло. Стены, окна, двери — все было побелено и покрашено. Семья сидела за столом.
Вася весело закричал:
— Танька! Тятя! Это который лошадку…
— Милости просим, — сказал Васин отец и усмехнулся. — Задали ж вы мне работу! Стал я красить дверь, плач поднялся: «Тятя, не трожь лошадку, не трожь!» Пришлось схитрить.
Я оглянулся на дверь. Там, как и четыре месяца назад, мчалась нарисованная мелом лошадка. Вокруг нее был оставлен четырехугольник, и получилось, точно картинка висит на двери.
Я подарил им небольшой этюд и вернулся к старику. Мы поехали.
— Игнат Петрович, — сказал я, — не взыщите, я решил все-таки при своем деле остаться, при художестве!
И рассказал ему про лошадку.
Старик молчал, точно прислушивался к далекому стуку молотилок т и к затихающей песне:
КЕШКА-ГОЛОВЕШКА
По лагерю прошел слух, будто недалеко, за Голым мысом, отдыхает в военном санатории знаменитый летчик. Отряды заволновались. На пляже состоялся чрезвычайный сбор.
После коротких прений постановили:
«Направить в санаторий боевую разведку. Разведчикам проникнуть к летчику во что бы то ни стало! Упросить его приехать в лагерь хоть на недельку, хоть на денек, хоть на часок, хоть на пять минут…»
Разведчики — Петя Голованов, Оля и Юфат — сели в белую с красным моторку, отдали салют и умчались в голубую даль исполнять боевой приказ.
А сбор остался на пляже — загорать, или, как выразился
Кешка, обугливаться. Сам-то он давно обуглился. Полный титул его такой:
Сейчас, пока отряды на суше, Осводу делать нечего, и «капитан» загорает вместе со всеми. Солнце печет вовсю. Ребята не говорят «солнечная ванна», а — «солнечная баня».
Дежурный «солнечный банщик», очкастый пионер Боря Гусь, сверкая рупором и громадными роговыми очками, командует:
— На бочок! На животик!
Он снял очки и потер переносицу — там, где белеет узенькая незагоревшая полоска. Та самая, про которую ребята говорят: «Единственное светлое пятно на темном фоне».
Без — очков Боря становится смешной и беспомощный.
Вместо моря его близорукие глаза видят сплошной синий туман, а вместо гор — серую бесформенную массу… Он протер стекла, насадил очки на нос и скомандовал:
— Можно в море!
Ребята ринулись в воду. Волны стали с ними шалить: то шлепнут по спине, то окатят с головой, то пощекочут мелкой галькой по голому животу.
Кеша в синих «осводовских» трусах и шапочке следит за купальщиками. То и дело, однако, он отводит глаза и глядит на Голый мыс. По горизонту прошел теплоход, промчался торпедный катер, проехали рыбаки, а лагерной моторки все нет! Вдруг кто-то закричал:
— Едут! Едут!
Из-за Голого мыса вынырнула красно-белая моторка с гордо поднятым носом. Она везла песню:
Песня быстро шла к берегу.
— Эй вы, молодые капитаны! — закричал Кеша. — Как санаторий?
На моторке нарочно не отвечали. Боря разозлился и закричал в рупор:
— Требую доложить: видели?
— Видели! — ответили с моторки. — Он простой такой, приветливый! «Еще приходите», сказал.
Моторка развернулась и, затихая, приближалась.
— А к нам?
— Ага! И к нам приедет. Сегодня же. После мертвого часа.
Ребята запрыгали:
— Качать разведчиков!
Шлепая по скользким камням, они подтянули моторку и вынесли «разведчиков» на руках. Петя, и Оля, и Юфат, захлебываясь и перебивая друг друга, стали рассказывать, как они подошли к санаторию, как их долго не пускали, как они объясняли, что они не просто, а от всего лагеря, как показался летчик, как он улыбнулся и взял Олю за руку — вот за эту.
Обеденный горн перебил их. Боря сказал:
— Идите, а я разочек купнусь.
В столовой Петя, Оля и Юфат без конца рассказывали, как они подошли, как их не пускали, как показался летчик, как он взял Ольку за руку — вот за эту, как сказал: «Обязательно приеду: ведь я тоже бывший пионер…»
А Боря пропал! Съели первое, расправились со вторым, уничтожили третье, взялись за виноград, а Бори все нет. Кеша с Петькой забеспокоились: мало ли что может случиться при его близорукости! Они побежали на площадку Верхнего лагеря — оттуда хорошо виден пляж. Ага, вот он, очкастый, — забавляется, камешки собирает.
Ребята хотели было побежать к нему, но тут горны запели «колыбельную»:
