Рассказы старого лешего - [43]
— Что с вами, Людмила Васильевна? Что случилось? Ради Бога, скажите, что случилось?
— Простите, что я вас разбудила… Это ужасно… Я не перенесу… Он не хочет, не может понять меня… Это выше моих сил… Этот Те… Те… Те… Теплов… — Тут рыдания повалили ее на мою кровать.
Я скорей вскочил.
— Сядьте. Сядьте! Это ужасно… Что же произошло? Что же, наконец, произошло?
— Этот Теплов… Он угрожает мне… Он и слышать не хочет. Он говорит, что это может кончиться выстрелом в висок… Нет, я не перенесу этого…
Я растерянно оглядываю комнату, отыскивая стакан, чашку или кружку и кувшин с водой. Ни чашки, ни кружки, ни кувшина с водой. Хватаю свою фляжку, с которой я обычно хожу на этюды, и всю замазанную акварельными красками небольшую пластмассовую плошечку. Кое-как, наспех, обмываю ее и наливаю воды. Стуча зубами, Людмила Васильевна пьет. Верхняя губа у нее стала ярко зеленой. Это чудная французская краска «lafrane ef bouryeois», но я все же хватаю тряпку и стараюсь стереть великолепную краску с губы Людмилы Васильевны. Потоки слез и предательская тряпка делают свое черное дело — лицо Людмилы Васильевны стало неузнаваемо. В самый разгар этой умилительной сцены в комнату ввалилась целая ватага неожиданных гостей. Ввалилась и застыла в недоумении:
— Простите… Мы, может быть, помешали…
Я в отчаянии бросил на пол злополучную тряпку и с яростью накинулся на Теплова:
— Смотрите, что вы наделали! Я не могу ее успокоить. Она говорит, что вы грозите ей выстрелом в висок. Несчастная женщина.
Теплов, спокойно глядя на расписанное лучшими акварельными красками лицо Людмилы Васильевны, тихо сказал:
— Это я хочу застрелить ее в висок? Нет, дорогой, скорей я сам застрелюсь от ее капризов. Подумайте, о чем плачет! Я распорядился убрать Аиду и Амнерис в загон. Загон большой, больше га. Свежий загон — никто в нем не был больше года. Сколько там травы, грибов, молоденьких веточек!.. А эта чертова Аида, того и гляди, кого-нибудь угробит. Вы знаете, удар передней ноги лося может насквозь проткнуть человека. Амнерис — та смирная, ласковая, а эта Аида любит только Людмилу Васильевну, а на всех других уши прижимает, и того и гляди, ударит. Людмила Васильевна, вы пойдете в Брыкин бор? Мы все идем туда и ваших дочек поведем.
Людмила Васильевна улыбнулась, кое-как привела себя в порядок, и мы всей толпой направились в Брыкин бор к зубровым загонам. С нами был и виновник всей этой кутерьмы, приехавший в заповедник записывать на магнитофон голоса природы, большой специалист этого дела Вепринцев. И вот случилось так, что Аида — эта баловница и любимица Людмилы Васильевны — невзлюбила Вепринцева. Недобрый огонек блеснул в ее глазах, и она решила прогнать несимпатичного ей человека с земли заповедника. Это бы ей, конечно, удалось, но ей помешали, и Вепринцев был спасен.
Наше шествие в Брыкин бор было весьма торжественно: впереди шел парень и вел в поводу обеих лосих — и Аиду и Амнерис. Дальше шествие растянулось по песчаной дороге. В самом конце шла Людмила Васильевна, удрученная тяжелой разлукой. Я всячески старался ее утешить… «Вы же понимаете, — говорила она, — как я могла привыкнуть, как могла полюбить этих моих девочек. Ведь я их выпоила с соски, я с них не спускала глаз. Они считают меня своей мамой… А тут их запрут в загон, и за ними будут наблюдать грубые мужики. Разве они могут понять нежные чувства?..» Слезы опять закапали из глаз Людмилы Васильевны. Походка ее стала неуверенной. Я скорей подхватил ее под руку, и мы так продолжали наш тяжкий путь.
Вот и зубровые загоны. Огромный зубр при нашем приближении вскочил и, грозно помахивая рогами, подбежал к забору. Он только слегка стукнул рогом по бревну, а забор весь задрожал и качнулся. Да. Этому молодчику такой забор вряд ли будет преградой. Зубр долго шел с нами — он с одной стороны забора, мы — с другой. Иногда он грозно рявкал и ударял рогом по толстым бревнам. Вот и кормушки, вот и домик сторожа. Парень заводит в загон обеих лосих и снимает с них веревку. Я подхожу к загону, и… Да ведь это я! Я, старый гриб, а вот и мухомориха со своим очаровательным крошкой, а вот и жаба, и бабочка. «Мы пропали!» — слышу я задыхающийся шепот мухоморихи. Аида увидала нас, бросилась со всех ног, и через мгновение уже не было прекрасной мухоморихи, не было чудного крошки.
— Аида! Аида! Не ешь, не трогай. Они ядовиты! — Людмила Васильевна, как на крыльях ветра, подбежала к Аиде и трясущимися руками схватила ее за шею.
Ловким ударом ноги она сшибла меня, и я разлетелся на куски. Я, кажется, опять проснулся… Или все это сон? Кто же я? Старый мухомор или?.. Кто же я, наконец? Старый мухомор? Впрочем, и старые мухоморы на что-то нужны… А за лосей не бойтесь, дорогая Людмила Васильевна, им мухоморы не страшны. Им они то же, что для вас редиска или помидорчик.
Что вы так удивленно смотрите? Я и сам не могу понять в этой истории, где тут сон, где явь. Так что вы, пожалуйста, извините меня!
КАЗАХСТАН. 1956 ГОД
Еду по улицам Алма-Аты. Улицы — это аллеи, обсаженные громадными осокорями, тополями, карагачами. С левой стороны над городом возвышаются горы с покрытыми снегом вершинами. Я приглашен принять участие в экспедиции в пустыню Бетпак-Дала. Меня пригласил Аркадий Александрович Слудский, профессор и страстный охотник, хорошо знающий эту пустыню. Во дворике его квартиры уже нагружается трехтонка. Накладывают спальные мешки, палатку, железные бочонки с водой, с бензином, со спиртом, ружья, провизию, теплую одежду. Утром мы выезжаем. Нас девять человек. Пять профессоров-зоологов, шофер, препаратор, студентка-зоолог и я. Все мы: и светила науки, и студентка, и я, — сбившись в кучу в кузове, подлетаем вверх на ухабах, стукаемся лбами, наваливаемся друг на друга, слегка ругаемся и мчимся, мчимся куда глаза глядят.
