Рассказы старого лешего - [44]
Вот она, эта пустыня! Страшная, безводная, каменистая пустыня Бетпак-Дала. В былые времена тут проходили караваны верблюдов, проезжали отважные всадники на крепких, выносливых лошадках, и немало и людей, и животных погибло в суровых, неприветливых просторах этой пустыни. Теперь человек покорил ее. Смело мчится наша трехтонка по пыльной дороге. За нами на километр тянется облако белесой пыли. Машина шуршит шинами по баялычу, который похож, скорее, на путанку проволоки, чем на живое растение. Показались заросли аморфы, саксаула, розовые кустики тамариска. Вот блестит налетом соли такыр. Хорошо бы сделать этюд. Но… машина мчится неумолимо вперед, а Слудский обещает дальше еще лучшие пейзажи. С грустью смотрю на мелькающие мимо красоты, уверенный, что эти красоты не повторятся (так оно и оказалось впоследствии).
Неожиданно круто сворачиваем влево. Визжат тормоза. Машина остановилась. Маленький родничок и лужица. Стайка бульдуруков с нежной трелью поднялась от воды и умчалась. Я хватаю альбом, акварель — и скорей, скорей на бумагу эту лужицу, этот водопой бульдуруков. К такому источнику по ночам, наверно, подходят волки, робко, осторожно приближаются джейраны, сайгаки. Он мне пригодится для картины. Спешу, рисую, а на меня смотрят десять пар глаз… Скоро ли?
Вздохнув, складываю альбом, убираю краски, и снова мчимся, мчимся. Но вот пейзаж изменился. Появились на горизонте горы, горы все ближе, ближе. Поворачиваем направо и въезжаем в узкую долину. По дну бежит ручеек, справа и слева скалы. Блестя светлой грудью, с вершины скалы сорвался ягнятник и поплыл над ущельем, от воды поднялась стайка бульдуруков и дружно, как по команде, стала кружить над нами. Остановка. Все выпрыгнули из машины, с удовольствием разминают ноги, умываются, пьют чистую холодную воду ручья.
Вот наконец-то я смогу спокойно работать, не торопясь, наслаждаясь тишиной и видом дикой, первозданной природы. Вдали, вверху этого ущелья, прогремел выстрел. Туда пошел на охоту наш молодой препаратор. Я сижу и рисую это ущелье. Надо мной снова пролетел красавец ягнятник, весь розовый в лучах заходящего солнца. Вечереет. Сгущаются тени, изменился весь пейзаж, с сожалением укладываю свои кисти, краски. Иду к нашему лагерю. Горит костер, все пьют чай, молчат, даже жизнерадостный балагур доктор Долгушин молчит и пьет горячий, крепкий чай.
В свете костра появляется фигура молодого охотника. Он с веселой улыбкой вытряхивает из рюкзака печенку и окорок архара. Остальная туша осталась на месте. «Я на нее положил стреляную гильзу. Волк не тронет». Охотник наскоро пьет чай и вдвоем с шофером уходит за тушей архара. Вот и шашлык!
Появились шампуры, и уже на них нанизывают кусочки мяса. Единственная девушка, чтобы как-то служить профессорам и отблагодарить за то, что ее взяли в экспедицию, старается изо всех сил. Охотники приволокли архара, с небольшими рогами и без гривы. Аркадий Александрович вытащил из машины канистру со спиртом и налил всем по чарочке, и — о ужас! — спирт неистово разит бензином. Делать нечего, пришлось пить бензиновку. Светила науки выпили, и нам, грешным, не отставать же — тоже выпили. Даже студентка выпила. Но зато какой шашлык — чудо!
Настал вечер, а мы все едем, едем… Стало темно, зажгли фары. Я сижу рядом с шофером и любуюсь. Фары освещают диковинный лес — заросли саксаула покрыты пылью, и под лучами света они кажутся белыми, схваченными инеем. Мы едем по снежному лесу, необыкновенно причудливому, прямо сказочному. Вот из темноты засветились два огонька — это лисица смотрит на нас. Из машины гремит выстрел. Стоп. Доктор Долгушин убил зайца-талая.
Сияющее утро, машина шуршит по кустикам баялыча. Мы подъезжаем к зарослям тростника. Между тростником блестят озерки. Над озерками проносятся стаи уток, розовым облачком полетели фламинго, белая цапля, плавно махая крыльями, поднялась из ближних кустов. Остановка. Здесь мы проведем весь день, а ночью будет охота с фарами на сайгаков. В тростниках, вдали, слышен собачий брех. К нам подъезжают верхом два казаха-охотника, подбегают собаки — полуборзики, черные, поджарые. С этими собаками охотятся на кабанов. Собаки душат молодых поросят и подсвинков.
Наша машина стоит возле громадной скирды не то соломы, не то травы. Все мы спим в палатках, забравшись в спальные мешки. Я лежу между двумя светилами науки. Слева у меня Георгий Петрович Дементьев, справа Андрей Григорьевич Банников. «Смотрите, смотрите!» — шепчет Андрей Григорьевич, толкая меня в бок. Высовываю голову, как черепаха, из спального мешка и вижу: шагах в двадцати от наших палаток не торопясь идет табунок сайгаков, пощипывая траву. Совсем рядом, не боясь ни палаток, ни машины. С интересом и большим удовольствием смотрю на этих древних животных.
Так близко видеть сайгаков на воле мне пришлось впервые, эта картина осталась в моей памяти. Я попытался потом нарисовать ее.
В Алма-Атинский зоопарк меня провел Аркадий Александрович Слудский. Познакомил с директором и с художником зоопарка. Художник А. И. Синявский гостеприимно повел меня в свой домик, до отказа набитый ребятишками. Там меня угощали обедом, арбузами, поили чаем. Потом мы обстоятельно осмотрели всех животных зоопарка. Через весь парк бежит поток реки Алматинки. Он приносит во время половодья большие камни, ломает деревья. Мне очень понравилось рисовать в этом парке. К зверю можно подойти совсем близко, и, кроме того, там были такие звери и птицы, каких в нашем, Московском зоопарке, нет. Белокоготный медведь, камышовый кот, барханный кот, сайгаки.
