Рассказы старого лешего - [40]

В первый же год своей жизни в Песках я познакомился с Александром Васильевичем Куприным. Это был красивый человек, довольно высокого роста, с острой седой бородкой «булянже», с большими руками и с лукавой усмешкой на губах. Он немного заикался, но это не мешало ему говорить интересно и остроумно. Часто в свою речь он вставлял шуточки, и нельзя было понять, говорит он серьезно или шутит. У него была жена — маленькая обворожительная старушка, всегда приветливая, с доброй улыбкой на лице и с папиросой во рту.

Александр Васильевич был скупенек, и добрейшая Анастасия Трофимовна курила самые дешевые папиросы, от которых на лету дохли мухи. Сам Куприн не курил и не пил ничего, кроме чая.

В моей избушке сложили печку, утеплили потолок, подвели фундамент. Избушка могла служить убежищем на зиму. Снег в тот год выпал неожиданно, и сразу стала зима. Я остался зимовать в Песках один. Иногда приезжал Куприн и заходил ко мне побеседовать за чашкой чаю. Или один, или с Анисимовной, и мы очень оживленно проводили вечера. Куприн любил столярничать и делал это на высоком уровне. Он сделал себе в Москве орган и в Песках что-то вроде фисгармонии и играл на этих инструментах неплохо.

На ветру трепещут последние листья. С серого неба на мокрую землю опускается сырая, холодная мгла. Ветер северный, и надо ожидать снега. Почти все дачи стоят пустые — живут на дачах только коренные, убежденные зимогоры.

На даче Христофорова живут лето и зиму. Иоффе Марк Львович с женой и с ними постоянно их друг Марьяна Викторовна Борисова-Мусатова (дочь художника). Эти люди — страстные поклонники Песков и считают, что лучше Песков на нашей планете нет и быть ничего не может. В их душе всегда горит желание кому-нибудь помочь, кого-нибудь накормить. У них питаются брошенные жестокосердными дачниками кошки, собаки…

Вот уже тридцать три года я живу в Песках. Когда я приехал сюда, я еще имел темные курчавые волосы, а теперь я совсем седой и с трудом хожу. Много воды утекло, много нарисовано за это время рисунков, акварелей, масляных картин. Я думал, что Пески будут моей последней и тихой пристанью, но, к сожалению, мы пережили в Песках войну.

Немцы подходили близко. День и ночь слышна была канонада, немецкие самолеты все время летали над нами и бомбили железную дорогу. Мой песик-курцхар Марсик страшно боялся вражеских самолетов. Еще ничего не слышно, а он уже начинает волноваться, прячется, жалобно скулит — это значит, что приближается немецкий самолет, и действительно, ухает бомба, дрожат стекла.

К нам в Пески приехали многие художники и артисты из Москвы, думали, что здесь безопасней и, может быть, сытней. Пожили здесь недолго и уехали дальше на восток.

Рядом со мной у Лентулова гостил Петр Петрович Кончаловский, на даче Беккера жила Алиса Коонен, у нас жила наша старинная приятельница Вера Александровна Станюкович, внучка писателя.

Наступила зима. У нас было достаточно дров, и мы не мерзли, но было голодновато. У меня жил ослик, которого мне оставил Е. А. Львов. Ослик в морозы чувствовал себя плохо. Мы его закутывали всякими одежками, но у него зябли ножки, и он плохо стоял.

В самые лютые морозы из Непецина перегоняли на восток стадо племенных коров, и в лугах около нас они сделали остановку под стогами. Несчастные коровы лежали в мороз на снегу, на холодном ветру. Несколько коров замерзло. Одну замерзшую корову мы ухитрились привезти, и она здорово поддержала нас.

Весной мы ходили в поля и копали оставленную мороженую картошку, делали из нее крахмал и пекли лепешки. Осенью подбирали колоски, горох, лук.

По вагонам ходили толпами нищие — жуткие морды, выскочившие из повести Гюго или из кошмарного сна. В тесноте и темноте вагона я потерял калошу. Калоши купить было невозможно, и я, признаться, очень опечалился, и вдруг самая страшная из всех физиономия протягивает мне мою калошу: «Твоя, что ли?» Эта опухшая от водки физиономия, с подбитым глазом, грязная, сальная, оказалась любезной и бескорыстной.

Собрался я как-то с Верой Александровной ехать из Москвы в Пески. Добрались до Рязанского вокзала и ищем поезд. Поезда в то время имели обычай прятаться от пассажиров. Бежим, бывало, отыскивать поезд на запасных путях, а он притаился и стоит где-нибудь между пустыми вагонами, и уже в нем набилось много народу. Сидят, ждут. Оказывается, не этот состав пойдет, а вон тот, что ползет задом к перрону. Все бросаются к нему, отталкивая друг друга, на ходу вскакивают в вагоны, крик, шум. А потом окажется, что и это не тот поезд. Опять бегут, опять лезут, опять крик, шум. Посадил Веру Александровну на чемоданчик, сам бегаю, ищу поезд. Встречается Колобов — тоже ищет. Бежим вдвоем к начальнику станции. Тот говорит, что поезд будет через час. Проходит час, проходят два — никакого поезда нет. Вера Александровна старенькая — она устала. Отвожу ее в комнату матери и ребенка. Туда не пускают — у двери сидит злобная сторожиха. Умоляю злобную сторожиху впустить старого человека полежать на полу — вокзал битком набит народом — лечь негде. Сторожиха наконец сдается на мои мольбы и пять кусочков сахару и пускает нас. Укладываю старушку у стенки на пол, под голову ей кладу рюкзак. Ну, слава Богу, устроил. Опять бегу к начальнику станции.