Рассказы о дяде Гиляе - [72]

Начинал работу всегда с папки. На отдельных листах записывал мысли, темы, факты, вдруг приходившие в голову, названия мест, фамилии, варианты возможных будущих глав. Все это обычно проделывал в Москве, зимой. На папке для очередной книги о старой Москве написал: «Москва, Картино, 1928—?» Это значило: работа началась в 1928 году, а когда кончится, пока остается вопросом. Летом этого года в Картине почти не работал, отдыхал — только окончательно дал имя будущей книге — «Записки москвича». Александру Никаноровичу Зуеву объяснял ход своих мыслей в работе над новой книгой так: «Название скромное, да и другого быть не может. Москва неописуема, одному человеку не справиться. Историю и быт новой Москвы дает современная писательская молодежь, и она справится с этой огромной задачей. И в помощь молодым исследователям и бытописателям надо дать картины Москвы дореволюционной, дать типы верные, правдивые. Для того чтобы писать новое, надо знать старое. Каждый бытописатель старого пусть даст только то, не мудрствуя лукаво, что он сам наблюдал, переживал, знал. Это облегчит работу молодежи…»

Гуляя по Москве, внимательно следил за тем, что делалось в городе, как менялся он, ходил по улицам и переулкам, знакомым столько лет, на стройки, которые велись на местах снесенных трущоб. Особенно интересовало метро. Так хотелось пробраться в шахту. «Кругом творится новая жизнь, народился новый люд, создающий новую жизнь, Москву не узнать, скоро Волга будет поить ее своими водами. Москва-река станет гаванью для пароходов. Древняя столица растет вверх, и скоро закипит жизнь в ее недрах…»

Новая книга о Москве была написана меньше чем за год. Конец стал виден к осени 1929-го. Прочел все и, не то убеждая себя, не то других, внес в тетрадь запись: «Импровизировать и фантазировать мне не надо. Я пишу о далеких былях, из которых могут родиться легенды, но я дальше былей не иду».

B мае 1930 года были окончены «Записки москвича»: «Сделал большое дело, а успокоения нет. Перечитываю, отчеканиваю каждую строку, каждое слово и снова переживаю пережитое».

Ждал возможности уехать в Картино. Друзьям говорил: «Этюды пишутся в Картине, а в Москве деревяшки выходят»…

Теперь дядя Гиляй хотел рассказать о друзьях. Среди друзей — и знаменитые, и миру неведомые. Рассказывать только об известных? Но незнаменитые люди были не менее интересны. Быть может, так ни о ком из своих знаменитых друзей и не написал бы, но Ольга Ивановна Богомолова повторяла: «Нельзя не рассказать о ваших встречах с великими людьми».

И вот решил, что будет писать книгу о встречах, и название ей дал: «Друзья и встречи».

Работу начал с главы о Марии Николаевне Ермоловой. Из знаменитых в первую очередь хотелось о ней. Работа шла медленно, тяжело. Писал и переписывал. Казалось, выходит сухо, без души. Работал в Картине, а тянуло в Москву, постоять на Театральной площади, подойти к Малому, где впервые увидел Марию Николаевну…

Вспоминал Антона Павловича Чехова… Перед окнами его комнаты на даче в Картине росли три большие плакучие березы.

На зеленом плюше ели,

Клумбы с астрами пестры,

Серьги с золотом надели

Три плакучие сестры…

В книгу «Друзья и встречи» вошли рассказы об Антоне Павловиче Чехове, Льве Николаевиче Толстом, Валерии Яковлевиче Брюсове, Алексее Кондратьевиче Саврасове.

Рассказ «Люди с волчьим видом» начинал вторую часть, в ней возвращался к трущобному миру российской нищеты, к обыденной Москве.

«Друзья и встречи» были сданы в издательство «Советская литература». Там ему предложили сократить главу о Ермоловой. Гиляровский отказался — предпочел снять ее совсем. С огорчением сообщал Ольге Ивановне:

«Всю романтичность, поэзию, которыми полна первая глава, моя любимая глава, над которой я особенно с увлечением работал, — долой! Но я ничуть не раскаиваюсь, что написал Ермолову, которую приходится вынуть из этой книги, я ее писал с удовольствием, писал и радовался…»

Силы медленно уходили. Это чувствовал дядя Гиляй и торопился с работой. Пришлось перенести операцию. Профессору Снегиреву, который оперировал, сказал: «Вы мне вынули глаз, и я увидел свет».

Неумолимое время доказывало свои права. Но неумолим был и дядя Гиляй, не хотел сдаваться, не собирался прекращать работы.

Пусть смерть пугает робкий свет, А нас бояться не принудит. Пока мы живы — смерти нет, А смерть придет, так нас не будет…

Неудача с главой о Ермоловой возвратила мысль к театру. Ведь с заметок о театре, с театральных анекдотов началась когда-то литературная работа.

Еще в прошлом веке был задуман роман о театре. Набросаны некоторые эпизоды. Теперь вспомнилось об этом, и захотелось написать, но только не роман, а «правдивую повесть о людях театра». Героями ее стали «безвестные перелетные птицы», заполнявшие когда-то провинциальные сцены России. Как обычно, над повестью «Люди театра» работал то в Москве, в Столешниках, то в Картине. В 1934 году была последняя встреча с любимым Картином. Перед отъездом послал дочери письмо в санаторий:

«23. V.34 года… Милая, дорогая моя Надюша! Я сегодня радуюсь всему, чувствую себя бодрым, веселым, совершенно спокойным. Помолодел на тридцать три года! Великолепное весеннее утро, даже в каменных Столешниках… Мама пошла в кооператив на Мясницкую и на Сухаревку, т. е. бывший Сухаревский рынок… Вчера был солнечный вечер, яркий закат со стороны Триумфальных ворот золотил Садовую снизу и рассыпался в умирающих остатках заревом…»