Рассказы о дяде Гиляе - [59]

Край друзья у вас премилый,

Наслаждайся и гуляй!

Шарик, Тузик косорылый

И какой-то Бабакай…

Шарик и Тузик — это собаки Чехова, а Бабакай — садовник. Дядя Гиляй сохранил меню с автографом Бунина. Записав стихи, Бунин сначала имитировал подпись дяди Гиляя, а затем через все меню росчерком соединил ее со своей подписью: «Ив. Бунин».

Когда пришел впервые и сколько раз вообще бывал Бунин в Столешниках — неизвестно. Есть свидетельства двух посещений. В апреле 1915 года заглядывал Иван Алексеевич в Столешники, будучи в Москве проездом. Внимание писателя всегда было обращено к исконно русской жизни, к ее обычаям, традициям. Бунин пришел к дяде Гиляю, чтобы узнать о московских гнездах старообрядчества, где, думал он, сможет найти ответы на волновавшие его вопросы. Дядя Гиляй рассказал Бунину все, что знал, указал ему, куда и к кому обратиться. Разговор был долгим. Уходя, Иван Алексеевич взял альбом Гиляровских «Дума за думой» и оставил в нем несколько слов: «Надо, чтобы тебя, дорогой Владимир Алексеевич, кто-нибудь описал — очень ты любопытный человек. Иван Бунин».

Война 1914 года нарушила мирный ход жизни, виделись реже, знали друг о друге только издалека, понаслышке. Не рассказал дядя Гиляй о визите Бунина в Столешники в 1916 году, когда он оставил на память свой портрет с надписью: «Дорогому дяде Гиляю. Иван Бунин. 13.V.1916».

Висели в «портретной» Гиляровских и большие групповые снимки сотрудников «Русского слова», «Курьера», «Русских ведомостей»… — все это были люди, с которыми дядя Гиляй вместе работал.

Многие вещи хранили память о людях. Скажем, письменный прибор, выполненный и подаренный рабочими Путиловского завода, и гильза от снаряда, которая употреблялась как ваза для цветов. В «портретной» висели два рисунка, изображавшие ночлежки. Один — художника В. А. Симова. Дядя Гиляй написал:

Чтоб сродниться с дном Максимовым,

Загнала судьба нас с Симовым,

Как-то в Хитровку на «дно»…

На акварели Афанасьева тоже ночлежка, только петербургская. Эти работы художников всегда оставались у дяди Гиляя на виду.

Висели здесь еще портреты Ф. И. Шаляпина, С. И. Мамонтова, а недалеко от них на небольшом книжном шкафу стоял бюст художника В. Д. Поленова работы С. И. Мамонтова, подаренный дяде Гиляю автором, — все это была жизнь дяди Гиляя, память о тех, кто не однажды заглядывал в его дом в Столешники.

ДЯДЯ ГИЛЯЙ ДОМА

С детства привык дядя Гиляй к тому, что дом — это и уклад, и постоянство быта, определенность, которую нельзя нарушать, которая помогает сохранить равновесие, дарит радость, счастье.

Дом отца он оставил, чтобы увидеть жизнь. Многое познал в ней, но и скитания укрепили сложившееся с детства ощущение неприкосновенности и устойчивости, вложенные в понятие короткого слова — дом. Любил свой дом дядя Гиляй. Он появился у него после женитьбы.

Еще невесте М. И. Мурзиной в 1883 году писал в Киев: «…Ты одна для меня все на свете… Передо мной на столе, заваленном листами исписанной бумаги, стоит дорогая мне карточка с венком из колосьев и цветов на густой русой косе… И работается с удовольствием, с радостью…» Так и осталась навсегда у него на столе та самая фотография Марии Ивановны под толстым стеклом вместо рамы.

Венчался В. А. Гиляровский с Марией Ивановной 11 января 1884 года в церкви Спасского дворца, что у Красных ворот. На их скромном торжестве народа было мало, «С моей стороны, — записал он, — репортер Русаков и Чехов». После свадьбы поселились на 2-й Мещанской (ныне улица Гиляровского), потом не долго жили в Хлыновском тупике, а затем, никуда не переезжая, в Столешниках.

По характеру своему Мария Ивановна была совершенной противоположностью дяде Гиляю. Замкнутая, очень спокойная, с постоянством привычек и нелюбовью к передвижениям, даже поездки в Крым ради здоровья дочери были для нее нежелательны. Мария Ивановна проводила свою жизнь дома неутомимым, бдительным и никем не заменимым стражем его благополучия. Дядя Гиляй, как бы ни был занят, с себя никогда хозяйственных забот не снимал, оставался деятельным и заботливым хозяином. И все же основой дома была Мария Ивановна.

Для Гиляя, который мог иногда сообщить о себе через два-три дня, сдержанность Марии Ивановны, ее привязанность к дому были драгоценными качествами.

При этом она смогла наполнить дом женским уютом, держалась просто и доброжелательно, люди с ней не испытывали натянутости или скованности. Ее отношение к человеку было искренним, обращение приветливым. Мария Ивановна вызывала желание задержаться в Столешниках, поговорить с ней в обстановке, не сверкающей красным деревом, изысканным хрусталем люстр, но согревающей дивным и драгоценным огнем человеческой теплоты.

— Мария Ивановна — спокойный человек, — говорили знающие ее близко. Но и они не представляли себе, какой ценой доставалось это спокойствие. Она жила с тревожным вопросом: «Где Гиляй?»

А он возвращался так же неожиданно, как порой исчезал, и никто, кроме нее, не знал, как был он рад, счастлив, что дома все в порядке. Не успевала Мария Ивановна с облегчением вздохнуть, как Гиляй снова исчезал, и снова ее мучили те же вопросы: что с ним?