Рассказы о дяде Гиляе - [46]

Дядя Гиляй оказался рядом с Татьяной Львовной Щепкиной-Куперник и Татьяной Львовной Толстой — внучкой Льва Николаевича Толстого. Перед исполнением кантаты передали дяде Гиляю записку, в ней рукой Южина два слова: «Будь хладнокровен». Мгновенно послал ответ:

Вот и будьте хладнокровны:

Рядом две Татьяны Львовны…

Но рядом и Александра Александровна Яблочкина. Они познакомились с дядей Гиляем в 90-е годы не в театре, а у соредактора «Русских ведомостей» А. М. Саблина, где собирались сотрудники газеты: Короленко, Гольцев, Лавров, Мачтет, Василий Иванович Немирович-Данченко и дядя Гиляй. Когда уже не было дяди Гиляя, писала Александра Александровна, что память ее хранит «единственную, ни на кого не похожую фигуру — богатыря в поддевке, всегда бодрого, веселого духом».

В начале почти каждого сезона Художественного театра много лет подряд получал дядя Гиляй от актера Вишневского записку, в которой тот приглашал «Дружище Володю» в театр, прилагая сезонный билет. Конечно, на все спектакли сезона ходить было невозможно. Но часто, освободившись раньше, чем предполагал, дядя Гиляй отправлялся не в Камергерский[12], а в Художественный. Он помнил это здание как театр Леонозова, затем Русский драматический театр Андреева-Бурлака, потом театр Корша, помнил, когда в здании этом открылась московская Частная русская опера Саввы Мамонтова.

Незабвенна история этого дома. В начале века он был украшен с внешней стороны работой скульптора А. Голубкиной, интерьер — архитектора Шехтеля — кстати, работа эта была даром художника Москве, театру. Дядя Гиляй, попадая в скромное фойе, когда зрительный зал был полон, вызывал в своей памяти прошлые годы, и словно сию минуту, рядом шли Андреев-Бурлак, Писарев, Далматов… Впервые в Москве в этом театре прозвучала «Снегурочка» Римского-Корсакова, поставленная в театре Саввы Мамонтова, и радовали васнецовские берендеи и берендеихи, Бобыль и Бобылиха своими невиданными костюмами. И вот Художественный живет в Камергерском. Здесь смотрел Чехов свои пьесы, а когда его не было в Москве, посылал дядя Гиляй в Ялту вести о том, как прошел спектакль. А какие проводили часы в Художественном, когда театр устраивал свои знаменитые на всю Москву капустники или встречи актеров и ближайших друзей театра.

Сколько остроумия, задора и шуток звучало в эти необыкновенные вечера.

И запели все мы хором, Разместившись у оркестра: Немирович — дирижером, Прочь — великие маэстро…

Отношение Художественного театра к дяде Гиляю однажды выразил Немирович-Данченко: «В театре много хранится драгоценных воспоминаний о Ваших связях с театром… о дружбе с незабвенным Антоном Павловичем, театр помнит и всегда будет помнить и хранить в страницах интимной жизни своей Ваше присутствие, полное неиссякаемого юмора и неподдельного благородства…» Немирович-Данченко выступал тогда в Историческом музее на юбилее, и голос, который так много значил в театральной Москве, особенно четко произносил слова, адресованные Художественным дяде Гиляю:

«…Перед нами в театре во всех случаях наших встреч с Вами был поэт, талантливый, жизнерадостный, бодро смотрящий в жизнь, глубоко верящий, что полная радость приходит с Искренностью и верой в победу Добра!..»

Однажды, в годы первой мировой войны, встретился дядя Гиляй в Москве с человеком, который год провел на войне, на передовой, и после ранения, отлежав в госпитале, снова уезжал на фронт. Они встретились случайно в «Славянском базаре». Дядя Гиляй тогда записал его впечатление от «Вишневого сада»: «В своей, пока еще начинающейся жизни я не плакал, идя на войну, не поддавался слезам после жестоких боев, в момент контузии, а тут, возле сцены, в свиданье с бессмертным Чеховым выбегал, чтобы протереть глаза от душивших меня слез…» И дальше: «Посмотрел Третьяковскую галерею, мечтаю услышать Шаляпина — и тогда можно спокойно умереть…»

Федор Иванович Шаляпин. Он вошел в жизнь дяди Гиляя вместе с московской Частной русской оперой Саввы Мамонтова с его дивными, никогда ранее не виданными постановками русских и западноевропейских опер. «Борис Годунов», «Хованщина», «Садко», «Снегурочка», «Псковитянка», «Царская невеста» — всем этим операм, отвергнутым императорскими сценами, дал жизнь театр Мамонтова. В стенах театра, привлеченные его главным режиссером-художником Саввой Мамонтовым, творил сказочные феерии Михаил Врубель, вызывал к жизни миры и картины неповторимым языком красок Константин Коровин. Виктор Васнецов воссоздавал волшебную красоту Древней Руси, несравненное благородство и возвышенность духа — Василий Поленов. Это чудо Москвы не мог пропустить дядя Гиляй.

Молодой Шаляпин вошел в Столешники, переживая дни своей первой, начавшейся сразу громкой славы в Москве. С его первым визитом связан был в семье Гиляровских незабываемый эпизод. Как раз напротив окон квартиры дяди Гиляя размещался тогда извозный двор, постоянно заполненный извозчиками, которые ночевали в маленьких комнатушках при дворе. В тот день долго проговорили дядя Гиляй с Федором Ивановичем. Поужинали второй раз. Дверь на балкон в столовой была открыта. Стояла тихая, теплая московская ночь ранней, едва вступившей в свои права осени. Вдруг через открытую дверь балкона донеслась затянутая кем-то на извозном дворе «Ноченька». Шаляпин вышел на балкон, и Столешников наполнился звуками его удивительного голоса. Начавший песню мгновенно затих, но перед концом куплета (последние две фразы «Ноченьки») Шаляпину вторил хор голосов — это подпевали извозчики, которые сидели в ту позднюю ночь во дворе, видно, не только дяде Гиляю с Шаляпиным не спалось.