Рассказы о дяде Гиляе - [47]

Владимир Алексеевич не раз говорил и знакомым и домашним:

— Сколько слышал потом «Ноченьку» в исполнении Феди, но так, как в ту ночь, Шаляпин никогда не пел ее.

Шаляпина любили. Его голос властвовал до конца дней, если приходилось слышать Федора Ивановича. Но для тех, кто долго общался с ним, талант Шаляпина-человека значил не меньше, чем актера, певца. Все, что делал Шаляпин, превращалось в незабываемые сцены жизни, эпизоды. И обиженные Шаляпиным не в силах были противиться обаянию этой удивительной личности. Дядя Гиляй повидал немало людей, но не помнил, чтобы кто-нибудь с такой легкостью, изяществом, не заботясь о своих действиях, мог обворожить собеседника, как это делал Шаляпин, даже если и не хотел, а уж если хотел… Шаляпин был человеком, в котором, казалось, соединились вся талантливость русская, необычайная широта натуры, размах, красота, сердечность… Все в нем жило от стихии, от буйного потока, и всего отпущено с лихвой. Он все мог, и все получалось.

Шаляпин всегда был готов откликнуться на шутку и охотно шел ей навстречу. Случалось, давали себе полный простор Шаляпин и дядя Гиляй, не сдерживая натуры или только чуть-чуть сдерживая. Пение Шаляпина иногда толкало дядю Гиляя на какие-то, пожалуй, неожиданные для него самого шутки, проделки. С тех пор как Шаляпин стал знаменит, билеты на его спектакли доставались с трудом. Дядя Гиляй принадлежал к категории тех счастливых людей, для которых попасть на шаляпинский спектакль, концерт никогда не составляло труда. На шаляпинские спектакли в Большой у него был абонемент. Правда, нередко задержанный делами, дядя Гиляй приезжал скорее к концу спектакля, чем к началу. Случалось, после бессонных ночей он засыпал в театре на маленьком диване, дожидаясь конца спектакля, после которого нередко вместе с Шаляпиным они ехали в Столешники.

Однажды, выспавшись на двух последних актах «Евгения Онегина», дядя Гиляй сказал Шаляпину: — Федя, ты пел, а я храпел…

Это, конечно, исключительный случай. Старался не пропустить «Князя Игоря», особенно если Шаляпин пел Галицкого:

Только б мне дождаться чести

На Путивле князем сести…

Пожил бы я всласть,

Ведь на то и власть…

Выйдя однажды из Большого под впечатлением шаляпинского Галицкого, на Театральной площади дядя Гиляй вдруг, неожиданно для себя, засвистел в свисток городового. У него было два таких свистка — костяной, подаренный Чеховым, и обыкновенный из какой-то стали. Случалось, пользовался в путешествиях по ночлежным домам Москвы и поэтому всегда носил при себе. А тут засвистел на Театральной площади. Городовой — к дяде Гиляю, тот бежать. Городовой за ним. Но не знал, за кем гнался. Спектакль еще не кончился, и Театральная площадь была пустой. Заставив городового покружить (свистел теперь и городовой, призывая на помощь), дядя Гиляй добежал до пожарной лестницы, стоящей всегда у Большого, по ней на крышу, а лестницу за собой поднял. Городовой внизу свистит, а дядя Гиляй на крыше театра ему отвечает. Стали появляться на помощь другие городовые со стороны Кузнецкого. Но недаром был дядя Гиляй членом московской пожарной команды — зная какие-то ходы, он скрылся, пробрался сначала в театр, а там в простой извозчичьей пролетке уехали к Шаляпину на Новинский бульвар ужинать.

Однажды Федор Иванович пригласил к себе близких знакомых на пельмени. Среди гостей были Леонид Андреев, Дмитрий Иванович Эварницкий, был и дядя Гиляй… Ждали долго хозяина дома, но тщетно. Жена Шаляпина Иола Игнатьевна беспокоится, а Федора Ивановича нет. Начали ужин без него, надеясь, вот-вот подойдет, пельменями должен был угощать сам хозяин, но он так и не появился.

И дядя Гиляй написал стихи.

Феде Шаляпину

Тебя с пельменями мы ждали

И ждем напрасно до сих пор!

Поели, малость выпивали

И говорили милый вздор…

И дальше я скажу, не труся

(Не удивляйся ничему),

Решил, как подали нам гуся,

Что не товарищ ты ему…

Все подписались под стихами с добавлением: «Ждем ответа».

Федор Иванович никогда не обижался. Это понятие было чуждо ему и дяде Гиляю. Ну а ответ состоялся в другой раз — Федор Иванович угостил пельменями друзей.

На одной площадке с квартирой дяди Гиляя, как раз напротив, жил великолепный фотограф-портретист итальянец Тропани. Федор Иванович, бывая в Столешниках, иногда заходил к Тропани сняться или посмотреть его последние работы. Тропани жил одиноко, углубленный в негативы и портреты. Измучит натуру. И так посадит, и сяк, но портрет выйдет хороший.

Как-то раз Шаляпин приехал к Тропани сниматься с Иолой Игнатьевной и сыном Игорем. Когда фотографии были готовы, Федор Иванович зашел к дяде Гиляю, вынув одну, отдал на память.

Взяв из пачки вторую, дядя Гиляй на обороте ее написал:

Вот семейная картина:

Игрушка, елка и дубина.

(Это означало: Игорь, Иола Игнатьевна и Федор Иванович.)

Шаляпин особенно часто бывал в Столешниках в начале своей жизни в Москве, но заглядывал и будучи на вершине славы. «Люблю Гиляя и всегда мельтешащих в Столешниках под ногами собак и кошек», — говорил он.

У Гиляровских была простая, вкусная, сытная русская кухня, а Шаляпин и ел талантливо, с аппетитом, с наслаждением, так что угостить его было приятно. Особенно торжественно, в Столешниках проходили дни рождения дяди Гиляя и дочери Нади. Федору Ивановичу заранее напоминали о предстоящих торжествах. И Шаляпин приходил, бывало, и к часу ночи, но приходил. Шумели долго, смеялись громко, каждый проявлял себя как смог. Это «смог» было обязательно интересно, увлекательно: читали наизусть стихи, разыгрывали шарады, устраивали даже летучие выставки, если бывали художники, а они всегда бывали. Упражнялись в экспромтах. Слова превращали в стихи даже те, кто никогда этим не занимался. Федор Иванович писал стихи легко и охотно и оставлял на память свои экспромты Гиляровским.