Рассказы о дяде Гиляе - [40]

Знал дядя Гиляй и село Переволоки. За селом оставалась слава прибежища бывалых людей. Но они здесь уже не тянули волоком посуху с Усы в Волгу ладьи, жили в Переволоках обыкновенные волгари. Гордились они славой своего места, не считали, как остальные, его разбойничьим. Новое лицо появилось в деревнях, сразу заметно, и с готовностью, с явным удовольствием местные рассказывали легенды — как бывальщину. Каждый рассказчик вносил свои добавления, а главное, свою музыку слов. Опять же в Жигулях слышал дядя Гиляй много раз о сестрах, которые жили в подземелье и выходили только для того, чтобы сразиться с «татарвой нечистой». Прослышали в других землях про девиц невиданных молодцы-удальцы и стали приходить на высокие яры, вызывать девиц сразиться. Приходили не год и не два, и все полегли, не устояли против девичьей силы. Раз пришел к ним из святорусской земли не молодец, не удалец, а калика перехожий. И сед он был, и ростом мал, и ногами крив, а как стал сражаться с самой младшей, и глазом не успели сестры моргнуть, положил ее на шелкову волжску травушку. И остальных поборол старик.

— Если ты мал, да стар, да крив, да так силен, каковы же богатыри в вашей святорусской земле? — спросили сестры.

— А вот и судите: я у всех самый последний, немощный. Вот каковы богатыри наши.

Ушли сестры к себе в подземелье, поняли: разгонит эта великая сила, что в Руси живет, всю нечисть. Калика перехожий — вестник, настало время им успокоиться…

Недалеко от устья Усы стояло богатое село Жигули, в нем смотрел не раз дядя Гиляй, как грузят на барки мешки с хлебом, выращенным в самарских землях, плотов у села всегда собиралось множество, с Жигулей сплавляли немало леса в низовье Волги.

Пассажирские волжские пароходы утром подходили к Жигулям — так составлялось расписание, чтоб не миновать волжские горы, берега эти любили команды всех больших судов, и пассажиры высыпали на палубу. Склоны Жигулей, отражаясь в Волге, словно плыли по ней вместе с пароходом. С берега, который был хорошо виден, доносились птичьи голоса, отчетливо и приятно звучавшие в утренней прохладе.

В каком-то из путешествий к Жигулям, а может быть, вспоминая о нем, написал дядя Гиляй стихи:

Да, в деревне Жигулихе

Я родился. Там

Рос, играючи по Волге

Да по Жигулям,

И места у нас! Ей-богу,

Не места — краса:

Жигули дремучим лесом

Лезут в небеса…

Заберешься на вершину —

Все перед тобой:

Волга яркая сверкает

Лентой голубой,

А за Волгой

Желтой шапкой

И Царев курган,

Словно виден на ладони…

От Усы-реки, бывало,

Сядем на струга,

Грянем песню,

Подпевают сами берега…

От Жигулей близко и до Морквашей.

«Моркваши, Моркваши, до чего вы хороши…» — не зря пелось в песне.

Лысая гора. И на нее, на одну из самых высоких Жигулевских гор, поднимался дядя Гиляй.

Шли своей чередой в веренице лет села — Сосновый Солонец, Аскуль и деревни — Ширяево, Ширяев Буерак, здесь работал Репин, писал этюды, готовил материал к своим знаменитым «Бурлакам»…

Пожалуй, о каждом бугорке, песчаной отмели, едва заметной тропинке, волжском острове знал дядя Гиляй. Помнил, где и с кем сидел у берега, где разводили костер бурлаки, в каких местах варили уху, какое село занимается гончарным делом, а где плетут корзины или с ювелирным мастерством живут в ладу и кто в селе лучший мастер-банчар. Паромщиков с притоков Волги и тех знал, знал, какой управляется со своим делом, а какой — нет. Знал, в каких местах Волги работали художники и кто из года в год, а кто только редкими наездами…

Любил пору сенокоса на Волге. На заливные луга выходили все, кто мог косу держать в руках. К сенокосу по деревням готовились, в иных шили новые ситцевые платья и тканые белые рубахи. Сенокос воспринимали как праздник, хотя это были дни нелегкой работы, к которой относились очень серьезно. От удачного сенокоса во многом зависела жизнь. Выходили из деревни на заре с песнями, рассыпались по лугам разноцветными пятнами. Какие запахи, сколько красоты! Художник Бычков замечательно писал небольшие этюды сенокосов на Волге, вообще Волгу очень любил, каждое лето ездил. Рано утром садился в лодку, ставил посредине ее самовар и уплывал на день работать…

В летнюю жаркую пору намотается Владимир Алексеевич по степи, по зимовникам — и неудержимо потянет к волжской прохладе.

В Саратов дядя Гиляй попадал из заволжских степей. Даже если торопился в Москву, не упускал возможности заглянуть в Радищевский художественный музей. На стенах и в витринах музея выставлялись только что поступившие приобретения, главным образом дары. Один кабинет Ивана Сергеевича Тургенева, подаренный музею Полиной Виардо, чего стоил! Удивительной красоты гобелены, картины прекрасно составленного собрания А. П. Боголюбова, внука Радищева… Музей был драгоценной редкостью, с которой хотелось лишний раз встретиться.

Из заволжских степей летом нередко лежал путь дяди Гиляя и в Самару. Горячее июньское дыхание степей насквозь пронизывало город. Накаленный воздух плотно окутывал улицы, дома, людей, проникал в заросли деревьев, даже в тени не оставлял места прохладе. Синяя дымка висела над Волгой и Самарой, погруженными в летний зной. В такую пору город словно вымирал. Неожиданное появление дяди Гиляя в редакции «Самарской газеты» нарушало застывшую однообразность обязательной тишины. Град вопросов сыпался ему навстречу.