Рассказы китайских писателей - [11]

А потом он научился подражать сирене — той, что была установлена на сахарном заводе, и это его новое умение сыграло с ним злую шутку. Сирена гудела в полдень, и одни рабочие сменялись другими, она и для нас была сигналом об окончании работы. Наш же кабан имел обыкновение в десять тридцать утра запрыгнуть на крышу загона и потрубить, подражая сирене. Заслышав сигнал, люди заканчивали работу и шли на отдых, ровнехонько на полтора часа раньше, чем положено. По правде говоря, я совсем не склонен думать, что это его вина, ведь его «сирена» все же отличалась от настоящей, но деревенские, все как один, утверждали, что никаких различий не находят. Наши руководители собрались по этому поводу на собрание, объявили кабана «тлетворным элементом», мешающим ходу весенней пахоты, и сошлись на том, что в отношении него необходимо применить «особые методы». Дух, каковым бывают пронизаны подобные собрания, я знал прекрасно, однако если под «особыми методами» подразумевались веревки и ножи для забоя скота, они меня ничуть не смущали: я-то знал, что против кабана эти методы бессильны. Наше руководство, похоже, тоже об этом знало, благо научено было горьким опытом: с кабаном не сладили даже собаки — он, носясь как торпеда, раскидывал их налево и направо. Поэтому были приняты беспрецедентные меры: политрук снарядил двадцать человек, вооруженных «пятьдесят четверками», заместитель политрука взял с собой более десятка человек с ружьями в руках. Вся эта братия стеклась к свиноферме с двух сторон с целью поймать кабана. Я же не знал, как мне быть: с одной стороны, исходя из наших с ним «братских» отношений, я должен был вооружаться забойным ножом и сражаться с ним плечом к плечу; с другой — это было бы верхом абсурда, ведь он в конце концов обычная свинья, да и не пристало мне идти с ножом наперевес на своих непосредственных начальников. Вот почему я остался наблюдать за происходящим со стороны. Произошедшее далее повергло меня в глубочайшую оторопь, которую я бы назвал наивысшей мерой восхищения — восхищения моим «братцем-кабаном». Он хладнокровно выступил против своих убийц, расчетливо встав на линии пересечения огня, так что люди политрука, начни они стрелять, непременно повалили бы людей заместителя политрука, и наоборот, а братец-кабан наверняка бы остался из-за своих малых размеров цел и невредим. Не лишая себя этого преимущества, кабан сделал несколько головокружительных рывков, нашел дырку в стене загона и пулей выскочил в нее.

После этого события я встретил его лишь однажды — на тростниковом поле: внешне он изменился, отрастил клыки, но друг друга мы узнали. Он уже не позволял мне приблизиться к себе, и мне даже стало обидно. Впрочем, я понимал, почему он так поступает со мной, — с одним из людей, что пытались его убить.

Сейчас мне уже сорок. За всю свою долгую жизнь я не встречал никого, кто бы, подобно кабану, о котором я рассказал, пренебрегал социальными установками. А вот таких, кто всеми силами стремится регламентировать жизнь других, в том числе и тех, кто сам с радостью другим подчиняется, — таких я видел немало. Вот почему я всегда с улыбкой вспоминаю моего братца-кабана, который всегда был сам по себе.