Рассказы из далекого прошлого - [72]

VI.

Обѣдъ окончился тогда, когда густая ночь окутала сельцо Дарьино и его окрестности. Съ обширной террасы дома гости восхищались растилавшеюся передъ ними картиной. Широкій прудъ утопалъ въ разноцвѣтныхъ огняхъ. Посреди нихъ, на спящихъ водахъ, возвышался гигантскій вензель Наташи. Прикрытый снаружи темнымъ покрываломъ, онъ казался какою-то таинственною тѣнью, за которою пряталось нѣчто, невѣдомое еще никому.

Драницынъ и Уральцевъ, куря папиросы, спустились въ садъ. Какъ бы по обоюдному согласію, они избѣгали встрѣчи съ Адамомъ Казиміровичемъ. Роковой вечеръ положилъ грань между ихъ русскими сердцами и сердцами ихъ прежнихъ друзей-поляковъ. Каждый изъ нихъ съ волненіемъ думалъ: что-то произойдетъ сегодня въ полночь въ городѣ Приволжскѣ? Они не смѣютъ нарушить тайны, которую знаютъ, и предотвратить грозный моментъ, приготовленный поляками ихъ родному городу. На эту тему, въ отдаленной части Опочиньевскаго парка, прилегавшаго непосредственно къ саду, и вели бесѣду наши друзья.

Иванъ Павловичъ говорилъ тихо, какъ бы боясь и самой темноты, у которой могли быть уши.

— Ты обратилъ вниманіе, Левъ, на торжествующій видъ Кочубовскаго? Онъ точно самъ именинникъ, или его колятъ иголками со всѣхъ сторонъ. Такъ онъ оживленъ и непокоенъ. Очевидно, онъ занятъ и увлеченъ не тѣмъ, что видитъ здѣсь, а тѣмъ, что ему предстоитъ испытать нынче въ Приволжскѣ. Онъ выше насъ съ тобой. Онъ одушевленъ любовью къ своей «ойчизнѣ», и выставитъ ее въ полночь, какъ знамя. А, вотъ, мы не смѣемъ проявить своихъ чувствъ. Мы не пойдемъ съ доносомъ къ правительству на то, что затѣяли приволжскіе поляки. Мы считаемъ такой доносъ подлостью, а въ сущности, онъ-то и есть патріотическій подвигъ. Интеллигенція только разсуждаетъ и анализируетъ, а ничего не чувствуетъ. А Русь спасло въ междуцарствіе и въ 1812 году народное одушевленіе. Нѣтъ, ты замѣть, Левъ Львовичъ, какъ мы далеко отошли отъ норода и отъ естественнаго сознанія гражданскаго долга.

Уральцевъ бросилъ на землю погасшую папиросу и вынулъ изъ портсигара новую. Когда онъ зажегъ спичку и взглянулъ на Драницына, то былъ пораженъ его блѣдностью. Нашъ западникъ молчалъ, а профессоръ спросилъ:

— Что жъ ты не возражаешь?

— Что мнѣ возражать! Ты безусловно правъ. Наше положеніе подлое. Я, все-таки, доносчикомъ не буду. Я не завидую славѣ Герострата. Любить отечество — высокая доблесть, но не благовидно спасать его посредствомъ доноса.

— Дрянь мы! воскликнулъ съ негодованіемъ Уральцевъ. Я презираю тебя за то, что ты высказываешь подобныя мысли, и презираю себя самого за то, что не владѣю дерзостью самоотверженно спасти свою родину!

Иванъ Павловичъ круто повернулся отъ своего друга и оставилъ его одного въ глухомъ мѣстѣ парка.

VII.

Онъ шелъ въ раздумьи, и очнулся тогда, когда услышалъ впереди чьи-то шаги и тихіе голоса разговаривающихъ. Уральцевъ свернулъ съ дорожки и всталъ за деревомъ. Мимо него проходили Наташа и Кочубовскій.

Княжна говорила:

— Я васъ никогда не видала такимъ веселымъ, какъ сегодня. Что съ вами?

— И вы, княжна, спрашиваете, что со мной? Во-первыхъ, нынче день вашихъ именинъ, который составляетъ праздникъ для всѣхъ вашихъ поклонниковъ, въ томъ числѣ и для меня. Во-вторыхъ… ну, пока я ничего не скажу, а въ концѣ вечера вы узнаете все.

— Что все? Можетъ-быть, что-нибудь непріятное?

— Какъ для кого. Въ жизни всегда одни плачутъ, а другіе радуются.

— Не понимаю васъ. Вы говорите загадками.

Въ голосѣ Наташи послышалось раздраженіе, а Адамъ Казиміровичъ старался ее успокоить.

— Полноте, княжна, произнесъ онъ. Не будемъ заглядывать впередъ. Мнѣ такъ хорошо теперь, что я навѣкъ сохраню воспоминаніе объ этой минутѣ.

Лицо Наташи вспыхнуло, но окружающая мгла ея не выдала. Она совладала съ собой и невиннымъ тономъ проговорила:

— Да, здѣсь очень, очень хорошо, но мы далеко зашли отъ дома. Меня будутъ искать. Вернемтесь назадъ.

Бесѣдующіе молчаливо прослѣдовали во второй разъ мимо Ивана Павловича. Онъ вышелъ изъ-за деревьевъ только тогда, когда совершенно замерли шаги молодой Опочиньевой и ея спутника.

Прошелъ Драницынъ, дымя усиленно своею папиросой. Но другъ не хотѣлъ узнать своего друга. Подслушанный Уральцевымъ случайно разговоръ давалъ ему богатый матеріалъ для размышленія.

«Тутъ, несомнѣнно, разыгрывается романъ», думалъ онъ, «романъ въ самомъ началѣ; онъ не доживетъ до завтрашняго дня. Кочубовскій самъ себя осудилъ на погибель. Княжна еще не уяснила своихъ чувствъ къ нему. Въ противномъ случаѣ, она отвѣтила бы ему иначе. А онъ любитъ, или только такъ играетъ своими чувствами? Нѣтъ, онъ не любитъ. Любовь сказалась бы въ борьбѣ его съ патріотическими увлеченіями. А его голосъ не дрогнулъ при намекѣ на то, что должно произойти въ сегодняшнюю ночь. Натура поляка эгоистична и не подходитъ къ семьѣ Опочиньевыхъ. Цѣлая пропасть лежитъ между нею и Кочубовскимъ».

Нашъ ученый продолжалъ двигаться по парку медленно. Вдали замелькали торжествующіе огни, изъ оконъ дома неслись мелодичные звуки вальса «Il bacio», а профессоръ продолжалъ свою тяжелую думу:

«Ну, какъ сердце княжны не глубоко ранено? Не попробовать ли мнѣ тамъ завоевать маленькое мѣстечко? Усталому путнику можно и отдохнуть. Книги, книги и книги! Хороши онѣ, потому что увлекаютъ мозгъ въ такія дебри научныхъ изысканій, въ которыя погружаешься, какъ въ океанъ, и видишь въ немъ все новыя и невиданныя сокровища. Но владѣть этими сокровищами, забывая другіе законы жизни, невозможно. Жизнь тебѣ предъявитъ свои требованія. Черезъ сердце она тебя спроситъ: дай и мнѣ свою долю пищи. И давай!»