Все, что написано ниже, пришло мне на память случайно, неожиданно, и пусть не удивится читатель отрывочности этих случайных воспоминаний. Произошло это оттого, что воспоминания нахлынули на меня в самое неподходящее для них время. Шел я как-то по Невскому в морозный зимний полдень, занятый своими мыслями, озабоченный своими заботами, шел, не видя ни толкотни, ни давки, не слыша ни единого звука, кроме тех, какие слышались мне в моих молчаливых размышлениях; и вдруг на углу какой-то из улиц, впадающих в Невский, — сплошная масса народу всякого звания и состояния: и барышни с портфелями нот, и рыбники с посудинами на головах, и чиновники, и офицеры, а среди улицы — масса остановившихся экипажей, карет, извозчиков, ломовиков, и все это сгрудилось в кучу по случаю похорон какого-то военного.
Остановившись вместе с другими и оглядевшись, я совершенно случайно увидел в толпе как будто знакомую мне фигуру крестьянина, да и крестьянин как будто узнал меня. "Кто это такой?" — думал я в то время, когда военный оркестр затянул унылое и длинное "Коль славен". Приблизившись к крестьянину, я спросил его, где я его видел, и с двух слов мы совершенно узнали друг друга. Мы — точно, виделись и знали друг друга, но давно, года с два назад, в деревне, где я провел целое лето, первое, самое приятное деревенское лето… В то время Иван (так звали моего знакомца) был простым работником, и я видал его не иначе, как в одной рубашке; теперь на нем был ватный картуз, тугой платок на шее, ватная чуйка, а лицо уже не носило той загадочной драматической черты, которую я помнил в нем, а было какое-то глупо-важное, опухлое нездоровой полнотой, да и голос у него был сиповат.
Несмотря на то, что нам было приятно встретиться, оживленного разговора между нами как-то не вышло. Слушая унылые звуки "Коль славен", глядя на публику, на солдат, на офицеров, державших в руках подушки с орденами и переминавшихся от холоду с ноги на ногу, — мы перекидывались самыми ординарными вопросами н ответами.
— Ты что ж, давно в Петербурге?.
— Да уж, почитай, с год.
— Что ж… на месте?
— Как же, слава богу!
И молчим.
— Хорошее место?
— Место? Дай бог всякому, вот какое место!
— Где же?
— На пивоваренном заводе.
И опять помолчим.
— Довольно я, — говорит Иван, — на мужиков поработал; будет!.. Пущай кто другой опробует. Я довольно это знаю, как в работниках жить у мужика.
— Что ж, разве здесь лучше?
— Здесь-то? здесь вот как, я вам скажу: харчи ежели взять…
Неожиданно унылые звуки прекратились, раздалась глухая барабанная дробь, по поводу которой один из рыбников, находившийся в публике, заметил:
— Н-но! Горох просыпал!
А другой совершенно серьезно прибавил:
— Должно, мешок прорвался.
И этими двумя фразами унылое настроение публики почти мгновенно перешло в улыбающееся, а еще через мгновение и совсем сделалось веселым, потому что вслед за барабанным боем офицер, сидевший на коне, возгласив на всю улицу: "На плэ-э-э… ччо!", повел взвод солдат в противоположную от процессии сторону, причем музыканты, уткнувшись губами в свои трубы, грянули на весь Невский развеселый немецкий вальс.
И не успела печальная процессия пройти по Невскому и ста шагов, как вся недавно унылая от унылых звуков толпа заплясала, зашагала в такт развеселым звукам вальса, подпрыгивая и смеясь тому, что вот никак нельзя удержаться, чтобы не плясать, и плясать притом совсем не во-время, совсем не у места. А вальс все более и более раззадоривал публику.
На перекрестке в одно мгновение образовался неистовый водоворот людей, экипажей и лошадей, все хлынуло сразу — и вперед, и взад, и поперек. Пробиваясь сквозь толпу, я было совсем потерял Ивана, но, оглянувшись, увидел, что Иван догоняет меня, желая что-то сообщить и указывая на что-то руками и головой.
— Гляньте, гляньте, — заговорил Иван: — ведь перед богом, это Варвара скачет!
— Какая Варвара?
— Вон, вон, глядите! — торопливо заговорил Иван, повертывая меня за руку к Невскому.
Посреди улицы, в куче хлынувших друг на друга экипажей, неслось множество саней с "погибшими созданиями". Извозчики, невольно покоряясь звукам вальса, улыбались и весело стегали лошаденок, несшихся вскачь; весело улыбались и погибшие создания… А блестящие вдруг хлынувшие на Невский и весь Петербург лучи солнца, точно на посмеяние, как нельзя ярче высветили перед всем народом эти опухлые, больные, однообразно неживые лица. Веселые извозчики очень скоро умчали их из наших глаз.
— Ах, какое сходствие! перед богом, она!.. Как есть она самая — Варвара?
— Какая Варвара? — опять спросил я его.
— А работница-то. Помните, еще она меня ведром-то по этому месту?
Иван показал на свою щеку и, видя, что я вспоминаю, прибавил:
— Ведро-то, пес ее возьми, согнулось, даром что железное… Ведь вот какой идол была…
— Нет, — сказал я, вспомнив историю с ведром, — не может быть!
— Ох, что-то будто… Как есть Варвара!
— Нет, не может быть… Ты обознался…
— Уж сходствует-то оченно! А может, что и опознался… Ведь это нешто долго!
На этом мы расстались, и расстались навсегда. Но эта случайная встреча, несмотря на то, что я занят был
