Нѣсколько предварительныхъ строкъ
Разсказы, подъ общимъ заглавіемъ «Изъ далекаго прошлаго», печатались въ журналѣ «Русское Обозрѣніе» въ теченіе трехъ лѣтъ, а именно: въ 1896, 1897 и 1898-мъ годахъ. Превосходно поставленный въ литературномъ отношеніи, этотъ журналъ неожиданно пріостановилъ свою дѣятельность на майской книжкѣ 1898 года. Одинъ изъ разсказовъ моихъ, относящихся къ серіи «Изъ далекаго прошлаго» и озаглавленный «Изъ тревожной эпохи», появился въ «Русскомъ Обозрѣніи» въ февралѣ минувшаго года. Хотя онъ занялъ также мартовскую, апрѣльскую и майскую книжки этого журнала, но не былъ въ немъ оконченъ. Такимъ образомъ, послѣдняя глава названнаго произведенія нынѣ впервые является въ печати.
Что сказать объ общемъ характерѣ моихъ разсказовъ? Годы, ими захватываемые, за исключеніемъ одного очерка «Тетушка Прасковья Егоровна», относятся къ самымъ живымъ годамъ русскаго быта и русской литературы. Тургеневъ почерпалъ изъ нихъ «Отцовъ и дѣтей», Чернышевскій — романъ «Что дѣлать»? Болеславъ Маркевичъ — «Переломъ», Писемскій — «Взбаломученное море», Достоевскій — «Бѣсы», Гончаровъ — «Обрывъ». Авторъ «Изъ далекаго прошлаго» не остался, съ своей стороны, пассивнымъ и безучастнымъ зрителемъ великой послѣ-освободительной эпохи. Герои его разсказовъ суть живые люди, съ которыми авторъ встрѣчался во времена своей молодости, былъ съ ними знакомъ, или, въ силу разныхъ обстоятельствъ, сдѣлался участникомъ и свидѣтелемъ ихъ поучительныхъ поступковъ. Но разсказы писались авторомъ, когда онъ пережилъ пору своихъ жгучихъ страстей, когда холодный анализъ горькаго опыта далъ ему возможность относиться объективно къ далекимъ минувшимъ годамъ нашей общественной и государственной жизни. Поэтому, автору, можетъ быть, и удалось сказать что-либо оригинальное и интересное о годахъ, поведшихъ за собою самыя разнообразныя и отрицательныя явленія въ русскомъ обществѣ. Они, эти явленія, измѣнили весь характеръ нашей интеллигенціи, и вырыли духовную пропасть между ней и основнымъ міросозерцаніемъ нашего народа. Только теперь, послѣ множества нравственныхъ и политическихъ ударовъ, испытанныхъ нами и Западомъ въ послѣднее сорокалѣтіе, мы стали сознавать, что разбивали то, что̀ вѣчно присуще душѣ человѣческой. Безъ присутствія въ сердцѣ нашемъ стремленій къ прекрасному, къ возвышенному, идеальному, неизъяснимому, всѣ величайшія открытія, сдѣланныя въ новѣйшую эпоху положительной наукою, не могутъ имѣть настоящей цѣнности. Удовлетвореніе всестороннихъ потребностей духа — вотъ что должно составлять цѣль истинной цивилизаціи. И авторъ будетъ счастливъ, если онъ своими разсказами подниметъ хотя уголокъ таинственной завѣсы съ сердца своего читателя, за которой скрывается вмѣстилище божественныхъ началъ, недоступныхъ толкованію реализма.
П. Суворовъ.
Тетушка Прасковья Егоровна
Памятна мнѣ тётушка Прасковья Егоровна. Она была двоюродная сестра моего отца, но, кажется, старше его годами. Маленькая ростомъ, тщедушная, съ лицомъ какъ печеное яблоко, тётушка имѣла замѣчательную способность — залпомъ выпускать тысячу словъ. На лѣвой ея рукѣ постоянно болтался большой ридикюль, вышитый яркими бабочками. Его хозяйка никогда съ нимъ не разставалась. Отецъ увѣрялъ, что въ этомъ ридикюлѣ готовыми лежали сто жалобъ, сто кляузъ. Если ридикюль уменьшался хотя на одну жалобу, тётушка приходила въ безпокойство, придиралась къ кому-нибудь, чтобы наполнить свой завѣтный мѣшокъ опредѣленнымъ количествомъ бумагъ. Онѣ были ея страстью, ея болѣзнью. Присутственныя мѣста, помѣщавшіяся въ крѣпости города Казани, страшно боялись знакомаго дребезжанія допотопной коляски на стоячихъ рессорахъ, принадлежавшей тётушкѣ. На высокихъ козлахъ возсѣдалъ старикъ Кузьма, худощавый, какъ смерть, мрачный, какъ вельзевулъ, одѣтый въ толстый суконный кафтанъ домашняго производства, порыжѣлый отъ времени. Въ рукахъ Кузьмы дрожали веревочныя возжи. Рядомъ съ нимъ помѣщался въ нанковомъ сюртукѣ такой же старый, какъ и Кузьма, лакей Филатъ съ испитымъ, рябоватымъ лицомъ. Пролетку везли двѣ клячи, съ отвислыми губами, которымъ вмѣстѣ было не менѣе пятидесяти лѣтъ. Тётушка сидѣла важно, не смотря по сторонамъ, и трясла головой. Завидя въ окна ее подъѣзжавшею къ присутственному зданію, писцы бѣжали торопливо къ столамъ и наклонялись низко надъ ними, дабы избѣжать взглядовъ тётушки. Бѣда была несчастному, обратившему ея вниманіе! Прасковья Егоровна тыкала дерзкаго въ плечо и произносила:
— Вставай, крапивное сѣмя! Что уставился на меня, точно быкъ, котораго ведутъ на убой? Не бойся, не съѣмъ. Куда дѣвался секретарь? Отчего онъ не на мѣстѣ? Все, чай, по мамзелькамъ бѣгаетъ. Вы привыкли только обирать всѣхъ. Гдѣ предсѣдатель палаты? Небось, еще глазъ не продралъ послѣ картежнаго вечера? Ахъ, вы, лежебоки дармоѣды этакіе!
Тётушка оглядывалась и высматривала, гдѣ бы удобнѣе присѣсть и разложить бумаги. Неожиданно она подходила къ избранному чиновнику и сгоняла его со стула.
— Ну, ты, разсѣлся, точно важная персона! Слѣзай-ка. Передъ дворянкою можешь и постоять.
Старушка вынимала изъ бездоннаго ридикюля, къ удивленію оробѣвшаго чиновничества, большую кучу документовъ, измятыхъ и истрепанныхъ. Въ нихъ таились жалобы на всю губернію.
