Рассказы из далекого прошлого - [4]

Старикъ не только клалъ земные поклоны, но и плакалъ отъ умиленія. Онъ ползалъ по роскошному ковру, цѣловалъ руки и ноги Прасковьи Егоровны. Она перекрестила три раза Филата и надѣла на его шею изящный мѣшечекъ съ завѣтными червонцами. Тихо вышелъ Филатъ отъ барыни, и выраженіе лица у него было точно у святого.

Наступилъ день отъѣзда. Стояло холодное осеннее утро; накрапывалъ мелкій дождь. Въ домѣ Ратищевой происходила суматоха. Къ барскому крыльцу былъ подвезенъ двумя кучерами старый рыдванъ на громадныхъ колесахъ. Въ него влѣзали посредствомъ складной лѣсенки, придѣланной къ подножкамъ экипажа. Козлы торчали, какъ эшафотъ. Безпрестанно изъ комнатъ выбѣгали лакеи и горничныя, тащившіе къ рыдвану то подушки и перины, то разные кульки съ съѣстными принадлежностями. Въ воздухѣ разносился рѣзкій голосъ тетушки. Приближался часъ разставанья. Родные и знакомые будущаго героя собрались въ обширной залѣ, обвѣшанной фамильными портретами. На всѣхъ лицахъ виднѣлась печаль, слышались вздохи. Вдругъ послѣдовало восклицаніе:

— Да гдѣ же Филатъ? Зовите Филата!

Тутъ только вспомнили всѣ про драгоцѣннаго слугу, типичнаго отпрыска крѣпостного права. Его искали всюду въ кухнѣ, въ сараяхъ, въ конюшнѣ, въ подвалахъ, даже подъ скамейками и столами. Филатъ исчезъ; нѣтъ нигдѣ Филата.

Прасковья Егоровна кричала:

— Я его, мошенника, велю запороть! Въ солдаты отдамъ! Въ Сибирь сошлю!

Долго горячилась тетушка, но и она утомилась. Нѣкоторые изъ гостей, бывшіе свидѣтелями скандала, поторопились уѣхать. Остались лишь близкіе родные, дѣлавшіе наставленіе юному воину, какъ онъ долженъ себя вести въ арміи, и помнить, что онъ, хотя съ отцовской стороны и изъ поповичей происходитъ, но съ материнской чуть не доходитъ до одного изъ богатырей святого Владиміра.

Въ залу вбѣжала Василиса и доложила, что барыня слегла въ постель, а молодой баринъ сегодня не поѣдетъ. Изъ квартала пришелъ солдатъ сообщить, что въ часть доставили Филата, избитаго, растерзаннаго, въ безчувственномъ видѣ. Когда тетушка сказала, что у мерзавца зашито на шеѣ пять червонцевъ, то солдатъ поспѣшилъ къ квартальному, который и сталъ допрашивать старика о червонцахъ «съ пристрастіемъ».

На другой день воинъ уѣхалъ въ заманчивую даль безъ своего Санхо-Панса.

Намъ ничего неизвѣстно о дальнѣйшей участи Филата, но преданіе говоритъ, что его дочь была взята въ дворовыя дѣвушки, обучена грамотѣ, и что Прасковья Егоровна оставила ей, по завѣщанію, сто рублей.

Другая исторія произошла у старушки при выдачѣ замужъ ея дочери Олимпіады. Мы о ней уже упомянули вскользь. Олимпіада была некрасива, рыжевата, съ веснушками и подслѣповатыми глазами. Талантами не блистала. Воспитываясь въ институтѣ, дѣвушка любила лежать въ лазаретѣ и обожала институтскаго дьякона. Вообще, Олимпіада проявляла наклонности въ родъ отца, оттого и не была любима ни подругами, ни учителями, ни классными дамами. Когда ей минуло двадцать пять лѣтъ, то мать со страхомъ спохватилась: что дѣлать съ дочкой?

— Ахъ, рожа! рожа! — говорила укоризненно Прасковья Егоровна и всплескивала руками. — Въ кого ты уродилась? Отецъ твой былъ видный мужчина, а обо мнѣ говорили, что я хорошенькая!

Печально смотрѣла старушка на Олимпіаду и мрачно задумывалась. Знала она, что изъ такъ-называемаго «общества» никто не возьметъ ея дочери. Стала Прасковья Егоровна всматриваться въ чиновниковъ гражданской палаты, въ которой бывала чуть не каждый день. Замѣтила она, что протоколистъ Терентій Мартыновичъ Новокрещенскій ей старался первымъ подать стулъ, очинить перышко, закрыть окно отъ вѣтра. Онъ былъ вдовецъ, а курсъ окончилъ въ семинаріи. Дослужился онъ до чина коллежскаго ассесора и получилъ право на потомственное дворянство. Извѣстенъ фактъ, что когда Терентій Мартыновичъ баллотировался въ секретари губернскаго предводителя, то въ избирательномъ ящикѣ оказался мѣдный пятакъ. Собраніе разсмѣялось, а Новокрещенскій громко заявилъ, обращаясь къ дворянамъ:

— Еслибъ вы, господа, всѣ положили мнѣ по пятаку, то цѣлый годъ на вашъ счетъ я ѣлъ бы калачи.

Съ тѣхъ поръ Новокрещенскаго стали въ городѣ звать «мѣднымъ пятакомъ». Его-то тетушка и намѣтила въ женихи Олимпіады. Она пріѣхала къ предсѣдателю палаты Пѣхтину, и вела съ нимъ конфиденціальный разговоръ:

— Скажи, много-ли доходишку имѣетъ Новокрещенскій? Думаешь-ли ты его повысить?

Пѣхтинъ, бывши человѣкомъ честнымъ, сконфузился вопроса, поставленнаго слишкомъ безцеремонно.

— То-есть, какъ? произнесъ онъ, заикаясь. Протоколистъ у насъ получаетъ очень немного.

Но Прасковья Егоровна лукаво улыбнулась, нагнулась къ уху предсѣдателя и прошептала:

— Ну, полно, полно скрывать-то. Я знаю, что иные чинюги шкуру дерутъ съ просителя. Такихъ въ зятья никогда не возьму. Мнѣ нуженъ зять съ совѣстью, чтобы бѣднаго не обижалъ, а отъ благодарности богатаго не отказывался бы. Каковъ твой Терентій Мартыновичъ будетъ? Отвѣчай на-прямки.

Николай Алексѣевичъ Пѣхтинъ, оправившись отъ неожиданнаго натиска тетушки, постарался ее успокоить и далъ блестящую аттестацію о Новокрещенскомъ. Смыслъ аттестаціи былъ таковъ, что женихъ притѣсненій никому не чинитъ и себя не забываетъ, съ малолѣтства выучилъ твердо десять заповѣдей, а одиннадцатую «не зѣвай» пріобщилъ къ своимъ познаніямъ, находясь уже на службѣ.