Рассказы из далекого прошлого - [17]

Трудно выразить, что произошло съ Охлопьевымъ при этихъ словахъ. Онъ поблѣднѣлъ, затрясся, вскочилъ съ кресла и побѣжалъ прямо на профессора. Я думалъ, что онъ обрушится на него съ кулаками, но нѣтъ! Антонъ Антоновичъ только поднялъ кверху правую руку, сжатую въ кулакъ, и ревѣлъ, какъ дикій звѣрь:

— Я Обломовъ? Я Обломовъ? Неправда! Мы, всѣ дворяне, живущіе по деревнямъ, носимъ въ себѣ задатки обломовщины! Развѣ одинъ Гончаровъ подмѣтилъ въ насъ эту типическую черту? А «Лишніе люди» Тургенева? Развѣ они не составляютъ благородной отрасли той же самой обломовщины? Да позвольте: много ли развитыхъ, но неимущихъ людей, скажутъ вамъ, что они не испортились бы при крѣпостной обстановкѣ? Вы указали мнѣ на писателей, подобныхъ Пушкину, на ученыхъ, подобныхъ Бутлерову? Названныя лица выходятъ, по своимъ дарованіямъ, изъ ряда обыкновенныхъ. Ихъ нельзя брать въ примѣръ для характеристики благодѣтельности общественной спячки. Извините, профессоръ, но ваши обвиненія меня въ ничегонедѣланьи не выдерживаютъ критики. Вы указали также, что я не позаботился вывести изъ мрака людей, врученныхъ мнѣ судьбой. Но что же мнѣ оставалось съ ними дѣлать? Ужели обучать грамотѣ? Я скажу, что это была бы не только ошибка, но преступленіе, заслуживающее висѣлицы. Пробужденный духовно рабъ не есть уже рабъ. Онъ врагъ своей среды, онъ страшный врагъ государства. Пусть рабъ лучше спитъ и не сознаетъ своего позора. Вы, конечно, слышали о прошедшемъ петербургскаго профессора Никитенка, вышедшаго изъ крѣпостныхъ графа Шереметева? Передъ самымъ поступленіемъ въ университетъ онъ еще числился слугой своего барина. Какія нравственныя муки долженъ былъ испытывать просвѣщенный юноша, стремившійся къ свѣту, къ свободѣ изъ позорной кабалы? О, господинъ ученый! Васъ пробираетъ трепетъ при этомъ разсказѣ! Такъ знайте же, что только теперь настала для Россіи пора безостановочнаго шествія впередъ по дорогѣ къ умственному, экономическому и политическому развитію. Результатомъ послѣдняго воспользуются не дѣти наши, а внуки и правнуки. Мы же стоимъ на линіи Рудиныхъ. Мы изрекаемъ прекрасныя и громкія фразы объ общемъ благѣ, а поступаемъ какъ свиньи, обманываемъ и позоримъ нашихъ героинь. Эхъ, г. профессоръ! выпьемъ лучше вина, приготовленнаго крѣпостными руками, и къ чорту все, что я наговорилъ!

Охлопьевъ отворилъ двери кабинета, и мы увидѣли столовую большихъ размѣровъ, со свѣтомъ, устроеннымъ въ куполѣ. Большая бронзовая люстра спускалась надъ серединой обѣденнаго стола. Онъ былъ уставленъ бутылями и бутылками самыхъ прихотливыхъ формъ. Въ центрѣ возвышался «Торквемадо», имѣвшій внушительный кранъ изъ серебра. Я не буду описывать подробно яствъ, но гостепріимный хозяинъ былъ въ ажитаціи, пилъ много и безпрестанно подливалъ вина гостямъ. Одна Ираида едва прикасалась къ кушаньямъ, съ грустью смотрѣла на Охлопьева и осторожно останавливала его отъ излишествъ. Мой благородный шведъ едва помнилъ себя, когда вышелъ изъ-за стола. Садясь въ экипажъ, онъ пробормоталъ:

— Необузданный, но несомнѣнно интеллигентный человѣкъ! Гдѣ на Западѣ можно увидѣть подобное сочетаніе двухъ противуположностей въ одной и той же личности?

VII.

Мы ѣхали почти шагомъ, благодаря темной ночи, окутавшей окрестность. Мой собесѣдникъ бормоталъ что-то подъ носъ. Яблоновская Дуброва дышала прохладой. Въ воздухѣ царила такая тишина, что стрекотаніе кузнечиковъ было отчетливо слышно. Мы приближались къ выѣзду изъ Дубровы, когда въ сторонѣ, позади насъ, послышался лай собакъ и не то крики, не то неопредѣленные вопли. Кучеръ Петръ повернулся на козлахъ и съ испугомъ сказалъ:

— Баринъ, а баринъ! За нами Антонъ Антоновичъ гонится; кажись, онъ собакъ взялъ съ собою. Вотъ бѣда, прости Господи!

Петръ, очевидно, растерявшись, попридержалъ лошадей.

Собачій лай становился ближе. Вотъ вдали замелькали какъ бы безчисленные огоньки. Послышался мѣрный, гулкій топотъ лошадей и людскіе голоса. Я растолкалъ дремавшаго Нордстрема и объявилъ ему, что происходитъ наяву. Ученый былъ такъ пораженъ моимъ сообщеніемъ, что мгновенно отрезвился и произнесъ:

— Сумасшедшій… Пожалуй, въ насъ еще стрѣлять будутъ!

Мы очутились во власти нѣсколькихъ стай собакъ, кидавшихся на лошадей и коляску. Среди нихъ гарцовали всадники со вдѣланными въ шапки небольшими свѣтящимися фонарями. Надъ нашими ушами раздался громовый голосъ:

— Что, разбойники, далеко уѣхали? Обломовъ вамъ мститъ за оскорбленіе! Вылѣзайте изъ экипажа.

Обращаясь къ охотникамъ, Охлопьевъ крикнулъ:

— Шельмы, стелите коверъ на лугу! Вино давайте и закуски! Шведъ! будемъ еще веселиться!

Намъ подали по стакану венгерскаго вина. Красный, какъ ракъ, съ вытаращенными глазами, верхомъ на лошади, озаренный пламенемъ горѣвшаго костра, владѣтель Яблоннаго высоко поднялъ свой стаканъ надъ головою и, отчеканивая каждое слово, громко произнесъ:

— На рубежѣ двухъ эпохъ: крѣпостнической и свободной, я, послѣдній изъ могиканъ, пью за Россію прошлую, за Россію настоящую и за Россію будущую! Всѣ три Россіи неразрывно связаны таинственными судьбами между собою. Я презираю безпочвеннаго западника Герцена; я не становлюсь на сторону славянофиловъ, отрицающихъ дворянство, а люблю русскій народъ, въ религію котораго плохо вѣровалъ. Но православіе — основа могущества Россійскаго царства, и съ нимъ Русь будетъ всегда сплоченной, непобѣдимой. Напрасно западники подкапываются у насъ подъ православіе и самодержавіе. Безъ нихъ отечество наше умретъ. Это говорю я, послѣдній могиканъ, послѣдній дворянинъ въ родѣ, чувствующій, что онъ не пригоденъ для своей родины! Но не все же во мнѣ дурное. Я много дурилъ, но никого не сдѣлалъ несчастнымъ изъ крѣпостныхъ. Скорѣе себя обижалъ, нежели ихъ. Нынѣ дарю имъ надѣльную землю — двѣ тысячи десятинъ, и выстраиваю въ селѣ школу. Пусть яркій свѣтъ просвѣщенія прольется въ ту среду, которая цѣлые вѣка была скована цѣпями рабства. Пей, шведъ! Пей, юный офицеръ! И не поминайте лихомъ старика Охлопьева. Ура! Старая и новая — освобожденная Россія!!!