Рассказы - [11]

Мне под пятьдесят. Большинство радостей жизни мне все еще доступны, но, поднимаясь с обледенелого тротуара под взглядами людей из автобуса, я чувствовал, что все уже прожил, исчерпал. То, что происходит со мной сейчас, происходит уже и не со мной, не очень меня касается.

И все-таки я живу. Встаю в четыре утра по средам, умываюсь, бреюсь, надеваю чистое белью, стригу ногти. Среды – мое спасение. Если бы их не было, я бы оброс, одичал. Но я держусь, я еще вполне похож на человека. Среда – бревно, за которое я ухватился после кораблекрушения. Впрочем, я никогда не терпел кораблекрушения и не знаю, помогает ли бревно, когда под тобой несколько сот метров холодной соленой воды.

Сейчас зима и пять утра – еще ночь. И лица ночные в автобусе, с ночными тенями. Электрический свет под потолком их не прогоняет, тени – его порождение. Лица в автобусе не так гладко выбриты, как мое. Не так ухоженны. Не так осмысленны. Во всяком случае они практически ничего не выражают, кроме терпения.

Автобус трогается. Путь предстоит долгий.

В эту войну светомаскировка не используется. Город, со всеми его скудными экономными огнями, не видно с высоты. Ни самолетам, ни птицам, ни космическим кораблям. Как такое чудо достигнуто, мне неведомо. В этой войне много чудес. В ней главную роль играют ученые, а не солдаты, которые, впрочем, погибают, как и во всякой другой войне. Гибель, не играющая роли.

Я – герой прошлой войны, вот почему меня подвозят на служебном автобусе. Люди в нем, конечно, понимают, что я не мог воевать на прошлой войне, я, как и они, тогда еще не родился. Но они своими глазами видели меня в военной форме, окровавленного, ползущего по степи с автоматом в руках. Да я и в самом деле полз, и чувствовал боль и ненависть. Я стрелял и попадал в цель, я терял товарищей. Я был солдатом той войны, оглохшим от взрыва. Победителем.

Актеры – не люди, так говорил один мой знакомый.

Он пришел раньше, чем прозвенел будильник. Постучал. Но я не услышал во сне. Он ждал во дворе. Чтоб не замерзнуть, лепил снежную бабу.

Когда зажегся свет в моем окне, он рванул в подъезд. Я вновь не услышал его стука – брился в ванной. Он решил, что я глуховат, и стал ждать под дверью. Когда я вышел, с гладким, надушенным лицом, тепло одетый, с гостинцем в свертке, он поднялся с корточек и крикнул:

– Вам письмо!

Я вскрыл и прочитал тут же, на площадке. Он ждал.

Любопытно, хотя бы три минуты ждал меня автобус? Что подумали люди, когда автобус медленно тронулся, как будто все еще надеясь, что я появлюсь? Что я умер?

Я сложил письмо. Мальчик сказал:

– Нужен ответ.

– В смысле?

– Напишите чего-нибудь. Если я принесу ответ, она даст мне хлеба.

Мальчик пил морковный чай из большой кружки и болтал ногами под столом. Я перечитывал письмо. Еще не раз я его перечитывал, так оно меня поразило. Я перечитывал его и тогда, когда уже ни для кого не было новостью в нем написанное.

"Митя, он вернулся часов пять как. Сейчас спит. Я не смогла заставить его помыться. Он лежит на постели на чистом белье, и от него пахнет. Он не ранен, у него отпуск. Он его не за героизм получил, а за усталость. Так он выразился. Но я думаю, он дезертир.

Боюсь, как бы и другие так не подумали. Его, конечно, видели, да он и не скрывался. Сказал, что пришел ко мне отдохнуть. Что как только отдохнет, уйдет. При нем нет оружия, но это неудивительно после того, что он мне рассказал. Или это правда, или он болен. Лучше бы второе.

Вчера он смотрел, как на столе появляются хлеб, масло, колбаса.

Смотрел как на чудо. Я подумала, с голода. Но он не съел ничего. Он только любовался, как будто это был не хлеб, а его образ на картине.

Он и меня попросил не есть.

– Хотя бы не на моих глазах, – сказал. – После уничтожишь.

– А ты – разве не голоден?

– Не знаю.

Он не спросил, откуда у меня колбаса, хлеб и масло. Я все-таки продала кольцо. Хотела тебя побаловать. Хлеб сберегу, а вот колбаса и масло до тебя не доживут, а жаль.

Все это лежало на столе совершенно бессмысленно. Я сказала:

– Раз ты не хочешь, я уберу.

Он стал близко рассматривать свои грязные пальцы.

Стол опустел. Я достала папиросу. Закурила. Почуяв дым, он перевел взгляд на меня, точнее на сигарету. Смотрел упорно, не отрываясь. Не огонек его привлек, как я сначала подумала. Ее превращение в дым и пепел его заворожило.

– Вот так и ствол моего автомата, – сказал он. – Прямо на моих глазах исчезал. Они начали со ствола. Но сожрали все, даже ремень из кожзаменителя. Примерно с такой же скоростью, как тлеет твоя папироса.

Я, конечно, подумала, что он не в своем уме.

– Они пожирают все, – сказал он. – Уничтожают без всяких взрывов.

Мой вопрос – кто они? – он не услышал. Сказал:

– Я видел, как исчез мост над рекой. Они съели. Я видел, как человек в толпе оказался голым. Пару минут им понадобилось, чтобы пожрать его одежду, белье, башмаки, часы на запястье. Они или оно. Черт его знает, что это. Его не видно. Невидимый огонь без пепла и дыма.

Война окончена, спокойной ночи. Все окончится, слава богу, как только растает снег.

Я пишу и смотрю на него спящего. Когда он уйдет, дам знать".

– Чего вы сидите? – сказал мальчик. – Пишите. Мне в школу еще топать.