Раковина - [12]

Уже купал свой пыльный броневик

В водах Салгира. И ему навстречу

Взбухал и зрел Везувий потаенный…

Уже два дня весь городок давился

Икотой слухов; кокаин в цене

Поднялся очень; протоиерей

Постыдно окарнал власы седые

И рясу снял; а многоумный Пуло,

Магнат и столп, уж погрузил багаж

И плакал в Думе, Что: «каменоломни —

Гнездо для мирных жителей»… Патрули

Слонялись офицерские… На утро

Гудело все. Гудел толпою порт;

Гудки ревели на заводе; выла

Сирена канонерки на проливе;

И с треском отлетали в вышину

Лазуревые радио…

                            Поручик

С утра засел в своем адмиралтействе,

Пеньку пытался нюхать и заклепки

Рассматривать, — но суета вокруг

То зайчиками по стенам вилась,

То голосами гулкими и бегом

По лестницам и комнатам плясала,

То адмиралом в кабинет влетала,

То сыпалась из портсигара на пол

Тугими папиросками. Поручик

Почуял вдруг, что — некогда ему,

Что суматоха тарахтит по нем,

Как… мерзлая земля… по крышке… гроба.

И полон торопливой скуки, вдруг

Помчался к адмиралу Мертвецов:

В чем дело? Что случилось? почему

Пятнадцать лет, пятнадцать тысяч лет

Стоит адмиралтейство нерушимо,

А нынче кто-то, где-то, почему-то,

Откуда-то… Стук, суета, тревога…

Но адмирала не было. У входа

Сидели вестовые, развалясь,

И ни один не встал. Застыл поручик:

Так вот оно что!.. «Вставь! Ослепли?»

Встали… «Я научу вас!» И помчался дальше.

Но звуковые волны побыстрее

Поручичьего бега. И услышал

Себе вослед он: «Много вас найдется

Учителей». Все понял Мертвецов.

Вдруг бич стальной хлестнул до городку.

Как сотни однотонных ксилофонов

Зазвякали граниты, и асфальты

Затукали. И вдруг — раз и другой,

И третий, небо лопнуло с надсадой, —

И время отвердело. Мертвецов

В свой кабинет влетел; впервые в жизни

Швырнул портфель, образчики пеньки

В чернильницу припрятал и, потея,

Извлек наган из тесной кобуры.

Сбежались офицеры к адмиралу:

— Что делать? — Ждали.

Вдруг пропел гнусаво,

Как будто эн произнося французский,

Безносый телефон и в хрящ ушной

Короткий выплюнул приказ: Прибыть

В штаб коменданта. —  Вышли. Город лыс.

Сияют камни, ставни и решетки,

Испуганным сияет потом лик

Последнего пробеглого. И в небе

Все тот же барабанщик заводной

Частит, неведомо где, беглой дробью.

А в штабе — дым. Там — жгут бумаги; там

Машинки размножают повеленье

Не выходить на улицу, — и крабом

Десятиногим бегают вдоль клавиш

Подсиненные руки машинисток;

Там — пьют; там жабы красные томатов

В содружестве с селедкой, исчезают

В горячих ртах; там проволокой ржавой

И радужной дреколье обвивают;

Там — бомбы раздают; там подымают

На крышу гочкисы. И телефоны

Без остановки энкают.

                                  Поручик

Под черепаший щит броневика

Залез — и ринулся по переулкам.

Дна дня метался в поисках врага,

Заставами весь город рассекая.

Но враг бесплотен, враг неуловим,

Всегда он там и никогда не здесь;

Он разражается, без толку, вдруг,

Назойливейшей трескотней, он может

Осесть воззваниями на заборах,

Он может ощутиться под ребром

Хорошеньким осколком; если только

Не ограждать пустынных улиц стражей,

Не сыпать в ночь завесой огневою,

Не выезжать все в новые кварталы

Броневиками, — расплодится он

И станет вездесущим. Скука, скука!..

Враг отходил. Цеплялся за кладбище,

За загородный гад, за мол, за бойни,

В каменоломни всасываясь. Реже

Кряхтели пушки. Смело засвистали

Средь заводских окраин шомпола.

А Мертвецов икал от злобы: где же,

Где же они? И третьим утром, рано,

Вдруг налетел своим броневиком

На залп. Ответ. Ответ. Замолкли. Ладно!

И разбивая двери и шкафы,

Через четыре теплых перепрыгнув,

Он выволок из-под железной крыши

Остывший пулемет и связку лент

Расстреленных, и щуплого жиденка.

— «Фамилья?» — «Малкин». — «Малкин? Xорошо» —

И вывели, и петлю закрутили.

— Не надо мыла: за ноги повесим. —

И шесть часов дрожало деревцо,

И кровь сбегала из ноздрей по векам,

По лбу, на землю.

                            В сумерки опять

Подъехал Мертвецов. — Готов? — Еще бы. —

Ну, ладно. — И увидели солдаты,

Как вдруг поручик побежал во двор,

И курицу взволнованную вынес,

И в небо смехом разевая рот,

Внимая исступленному клохтанью,

Ей ощипал грудь, спину и крыла

И тоже за ноги повесил — только

На шее у насмешника. — Субботний

Ему обед. — И возвратился в штаб,

Свою избывши скуку и надменно

Расстегнутыми брюками зевая,

Как офицер — насмешек не страшась.

1919–1921.

Стихотворения, перечисленные здесь, в части своей были напечатаны в моих брошюрах «Раковина» (1918 г.), «Еврейские поэмы» (1919 и 1920 гг.), «Изразец» (1921 г.) и в целом ряде повременных издании и альманахов. Стихотворения, печатающиеся впервые, означены звездочкой[1].

Г. Ш.

ТОГО ЖЕ АВТОРА:

СТИХИ:

Гонг. 1-й том стихов. Два издании.

Раковина (1918 г.).

Еврейские поэмы. Два издания.

Изразец.

Нечаев. Драматич. поэма.

1871 год. Драматич. поэма.

Драматические поэмы. 1-й том. (Печатается).

МОНОГРАФИИ:

Два «Памятника».

Трактат о русском стихе. Ч. 1-я. Органическая метрика. Сокращ. изд.

Трактат о русском стихе. Ч. 1-я. Органическая метрика. Полное изд.

ПЕРЕВОДЫ:

Эредиа. Избранные сонеты.

Верхарн. Полное собрание поэм. Книги 1-16.