Ради братий своих… (Иван Федоров) - [3]
Уставившись взглядом в почерневшую землю, сидел на паперти обгоревшей кремлевской церкви Николы Гостунского, той, что между Архангельским собором и Фроловскими воротами, мужчина лет двадцати. Вокруг сновали какие-то тени, доносились тяжкие стоны, а он сидел, придавленный огромным, полным отчаяния и ужаса миром.
Иван Федоров, молодой дьякон церкви Николы Гостунского, с горечью размышлял, что вся его жизнь, так хорошо начинавшаяся, может теперь пойти прахом…
Три года назад жители Варварки выбрали его, Ивана Федорова, как самого грамотного, самого честного и порядочного, дьяконом своей уличанской церкви Варвары. Той самой церкви, которую построил знаменитый итальянец Алевиз — создатель Архангельского собора Кремля. И двух лет не прослужил Иван там, как по велению митрополита Макария перевели его в Кремль, в храм Николы Гостунского, где хранилось множество славянских и греческих книг. Храм подчинялся самому митрополиту и потому пользовался почетом. Служителей брали сюда особо грамотных, и он, Федоров, удостоился этой чести. Радовался тогда старик отец… Счастлив был он сам, счастлив, что каждодневно будет с дорогими его сердцу книгами. А теперь, что теперь?
Год назад умер отец. Умер, когда он, Иван, служил в храме. Дома теперь у него тоже нет. Иван даже не побежал тушить избу. Он остался здесь, при храме, желая вынести и укрыть от огня книги, а повелели выносить иконы… Сгибаясь под их тяжестью, тащил к подвалам кремлевской башни. Но и туда добрался ненавистный огонь. Погибли древние образа… Погибли книги…
Светало. Тяжкое серое облако еще висело над городом, и сияние пробуждающегося дня было каким-то непривычным, призрачным. В этом мерцающем свете возникло перед Федоровым странное шествие. Закопченные монахи в черных одеяниях несли на серых холстинах тела погибших при пожаре. Процессия двигалась молча по направлению к Чудову монастырю. И в этом неверном свете особенно желтыми казались языки свечей, горевших в скрещенных на груди руках мертвецов. Процессия свернула за угол, и вдруг почти у самых ног Федорова зачирикала, заверещала неизвестно откуда слетевшая стайка драчливых воробьев. От Никольских ворот донесся стук топора, ему откликнулся другой — у Боровицких. На посаде непривычно голосисто заорал петух. Наступило утро нового дня.
Федоров встал, потянулся. И только сейчас заметил, что цепко держит в руке обгорелый растрепанный томик «Троянской истории», случайную книгу, которую сумел сласти. Он быстро сунул ее за пазуху, прямо к телу, к сердцу, как самое дорогое и единственное сокровище.
Книги. Ради них он должен жить и трудиться дальше. Сегодня же пойдет он к митрополиту, бросится к нему в ноги, будет просить, убеждать, чтобы дал митрополит деньги на собирание новой библиотеки.
Книги нужны людям. Москве нужны. Нет без книг знаний, будущего, счастья. Он будет собирать их всюду. А что нельзя будет купить, будет переписывать. Переписывать? Сколько же можно переписать за одну жизнь? Всех не перепишешь… Но они нужны. Без книг жить нельзя…
И, тяжело ступая по еще горячей земле, по густому слою пепла, взлетавшего от каждого шага легким серым облачком, Федоров направился к Фроловским воротам, чтобы выйти на Великую улицу и идти по берегу Москвы-реки на восток, навстречу солнцу, к Новоспасскому монастырю, где укрыли митрополита от пожара.
Друг Альда Мануция
Вот едет он сейчас в Тверь, в Отрочь монастырь, известный строгостью своих порядков. Едет по наказу самого митрополита Макария. Повелел Макарий передать игумену личное послание, а заодно побеседовать с узником монастырским — монахом Максимом, послушать, повыведать, что и как он думает.
— …А еще будет время, — наказывал митрополит, — поговори с ним о книгах печатных, о типографах итальянских. Максиму они хорошо ведомы… — Митрополит помолчал, пожевал чуть тронутыми синевой губами. — Ну, с богом!
Четыре года назад после великого московского пожара Макарий внимательно выслушал Ивана, похвалил за рачительность, за заботу, пообещал давать деньги на покупку книг, а вот из Москвы не отпустил. Другие люди, другие книголюбы привозили в столицу из Пскова, Новгорода, Ярославля и Вологды самые разные книги. Опытные писцы переписывали сборники и хроники из монастырских библиотек. Только медленно переписывали. Надо бы больше и быстрее, а нельзя. Не дано людям таких возможностей. Вот если бы стан печатный, как у немцев, у итальянцев… Стой, неужто прознал митрополит о его тайных думах и потому дал совет поговорить с узником?..
Федоров даже остановился от такой неожиданности. Нет, не мог Макарий знать о его затаенной мечте. Никому слова не говорил Иван. Значит, и митрополит тоже думает о печатных книгах, о русской печатне. Получается, что мыслят они об одном…
