Ради братий своих… (Иван Федоров) - [10]
— Видать, так. Только не печалься, мастер. Верой и правдой твоему делу служить буду. А сюда, в печатню, отец Макарий еще учеников прислать обещался…
Справедлива поговорка: «Пришла беда, отворяй ворота». Вскоре, дождливым днем, когда над Москвой стоял дурманящий запах мокрой листвы, соломы и дерева, пришло известие, что в Троице-Сергиевой лавре умер философ Максим Грек. В горе и сомнениях перекладывал Иван Федоров листки, полученные некогда в дар от покойного советчика. Угловатые буквы, чуть дрожащие линии чертежей напоминали о давней поездке в Тверь, полунощную беседу в келье.
Три дня не заглядывал Федоров в печатню. Три дня бродил молчаливый по саду, по улочкам и проулкам, купая сапоги то в мокрой после дождя траве, то в пыли и песке посадских задворков. Звучал в ушах свистящий шепот Максима: «Учение есть начало и конец всему. Дойдя до конца премудрого учения философского, рассуждать можешь разумно и человеколюбиво…»
Ночью приснились убегавший неведомо куда Маруша, какие-то хоромы, палаты, каменные переходы, из которых не было выхода и только теснее сходились стены; снился помощник Петр с бородой философа Максима, и царь с пальцами костлявыми и длинными… Под утро привиделось совсем страшное: разбирают по бревну печатную избу и тащат эти бревна к реке, то ли баньку складывать, то ли сруб, в котором жгли Матвея Башкина.
После такого сна поспешил он ни свет ни заря в Кремль. Печатная изба стояла на месте. Дверь была приоткрыта. Точно боясь кого-то, Федоров сторожко переступил порог. Все цело, прибрано. За столом сидит Петр Тимофеев и что-то сосредоточенно режет. Увидев Федорова, обрадовался:
— Вот, мастер, заставки новые для книг…
Федоров прислонился к косяку. Помолчал. Улыбнулся:
— Спасибо, Петруша! Не будем грустить о невзгодах наших, о несправедливостях творимых. Начнем новое дело… Будем готовить к печати Псалтырь учебную. В память о философе покойном Максиме.
Привычным движением надел Федоров фартук и подхватил волосы тонким ремешком.
Литера к литере, строка под строкой
От нового храма, что напоминает Ванятке сказочный терем добрых волшебников, до Фроловских ворот толпится люд. Здесь, толкаясь, греются калеки, уродцы, юродивые в ржавых цепях, нищие попики в шубейках на рыбьем меху. Все ждут, все надеются на милостыню, на подаяние — копеечку, кусок хлеба. Москва любит убогих да юродивых.
У Федорова не просят. Завидев его, попики собираются на мосту у ворот. Уже не в спину, а в глаза выкрикивают:
— Еретик! Собака!
— По наущению дьявола книги готовит…
— Церковь православную немцам продает!..
Один, щупленький, с драной редкой бороденкой, все норовит забежать вперед Федорова и сунуть в лицо кукиш. Ванятка испугался. Прижался к отцу. Федоров крепче обнял сына за плечи.
— Не пугайся, сынок. Люди неразумные, а лиха не сделают.
И обращаясь к попикам:
— Прочь пошли, окаянные! Сейчас стрельца кликну…
Стрелец уже сам направляется от ворот к галдящей толпе. Завидев его, попики тотчас разбегаются.
— Сейчас, Ванятка, — пытается отвлечь Федоров сына, — увидишь, как книги печатные делают. Внимательно смотри, запоминай. Подрастешь и сам печатать будешь. К тому времени поймут люди пользу от книг, и никто ругать тебя не будет…
Поначалу Ванятка старается внимательно следить за отцом, как подошел он к деревянным ящикам, где лежали темные металлические брусочки с выпуклыми буковками на торцах, как взял в руки железную пластину с загнутыми краями — верстатку, как, заглядывая в лежавшую рядом книгу, выбирал из ящика нужные брусочки, вставлял их в верстатку. Литеру к литере, литеру к литере.
Понравилось Ванятке, как стоящий рядом с отцом дядя Петр ловко берет заполненную верстатку, несет ее к большому столу и там бережно укладывает набранные литеры в железную раму. На верстатке умещается ровно одна строка, и дядя Петр укладывает строку под строкой. А когда всю раму заполнили набранными строчками, дядя Петр вместе с другим помощником, сердитым на вид Андроником Невежей, понесли ее к печатному станку. Раму положили на широкую выдвинутую доску. Затем дядя Петр взял кожаный мешок с короткой деревянной ручкой и стал растирать большую кляксу густой черной краски на гладком сером камне. Потерев немного, тем же мешочком легко похлопал по лежавшим на доске строчкам. Ванятке захотелось попробовать самому хлопать мешочком по буквам.
— Дяденька Петр, а можно я…
— Подрасти немного… Это дело тонкое. Переложишь краску — буквы заляпаешь. Мало краски — ничего не получится… Смотри пока, учись…
В это время молчаливый Андроник принес из кладовой толстую стопу бумаги.
— Поди-ка сюда, малец, фокус покажу.
Ванятка подошел с осторожностью.
— Чистая бумага? — и Андроник показал лист с обеих сторон. — Ничего нет?
— Ничего… — протянул Ванятка.
— А теперь смотри, — он поднес лист к окошку, к свету. И Ванятка увидел, как поплыли по листу в ряд несколько маленьких корабликов. Ванятка даже ойкнул от изумления. Хорош фокус!
