Quinx, или Рассказ Потрошителя - [23]

Принц был переполнен восхищением и сочувствием, и это говорило о том, что он понял, какая Сабина замечательная женщина.

— Вы говорите о глубоко волнующих меня вещах! — воскликнул он, смахивая слезу, и, взяв ее за руки, покрыл их поцелуями. — Вы напомнили мне о Египте! Мне даже стало не по себе!

Его переполняло восхищение таинственной цыганкой, он весь дрожал. А она больше не проявляла ни малейшего волнения — ее успокоила марихуана, и она была счастлива, что встретила старых друзей, которые могли бы и умереть, пока шла очень долгая война… Восхищение принца она приняла с великим достоинством, но дала понять, что тронута его вниманием и пониманием. Все же чувствовалось, что английские слова, слетавшие с ее собственного языка, были ей странны и непривычны.

— Гамлет — маленький фокстерьер, у которого как будто нет возраста, как будто он вечный, а Леда — старая толстая гусыня, ленивая и похотливая, как все гусыни. Ей нравится, когда пес взбирается на нее, у нее распушаются перья и она кричит, стоит ему, как то следует псу или банкиру, показать себя с лучшей стороны. После смерти моих детей я поняла, что они тоже наши дети, наш вклад в то, чем сегодня является мир. Не устаю ему удивляться. Даже Бог умирает от скуки. Это называется энтропией!

— Не говорите так! — воскликнул лорд Гален, от которого никто не ожидал такой горячности и смелости. — Пожалуйста, не говорите так. Во что же тогда вкладывать деньги?

Тут зазвонили колокола церкви-крепости, зазвонили мучительно и громко, словно отвечая на мольбу лорда Галена! Сабина опять засмеялась.

— Сейчас самое время поклониться Саре, потому что скоро пойдет процессия, и толпа вам шагу не даст ступить. Потом возвращайтесь сюда, и я постараюсь устроить так, чтобы вам погадали: прочитали или предсказали ваше будущее, называйте это, как хотите. И чтобы это сделал надежный человек, может быть, даже сама Мать табора. Ведь среди наших полно обманщиков, жуликов и мошенников. В Индии тоже, как вам известно, хватает самозванцев и воров среди свами![91]

Сатклифф почти неслышно пробормотал пару народных стихов, которые им никак не удавалось правильно запомнить:

Схватился мерзкий свами за чалму,

Но миссис Гилхрист нанесла удар[92] ему.

— Нет, нет, — сказал Блэнфорд. — Могу поклясться, что правильней другой вариант. Жаль, этого нельзя доказать.

И он произнес другие стихи:

Поклялся он, что подцепил от феи,

А не от миссис Гилхрист гонорею.

Он добавил:

— Таким образом британская армия сделала свой вклад в индийскую мысль. Я хотел написать биографию миссис Гилхрист, которая основала первый высококлассный бордель-чайную в Бенаресе и привезла туда ночных бабочек из Пекхэма. Однако их там всегда не хватало.

Пока Блэнфорд это говорил, все повернули головы в сторону главной улицы. Там вдруг зазвучала музыка и хлынул поток, настоящий поток белых лошадок с развевающимися гривами, оседланных камаргскими gardiens в сомбреро и с трезубцами в руках. Они должны были составить эскорт святым Мариям, пока их будут нести к морю, и потому были одеты в парадные костюмы пастухов: красивые габардиновые штаны с черным кантом, рубашки в цветочек, черные вельветовые куртки и короткие сапоги. В этом костюме весьма удачно объединились гармония и аристократизм двух разных культур — испанской и западноамериканской. При появлении gardiens несколько нерешительные поначалу гитары зашлись в безудержной страсти, и воздух запульсировал в ритме горячих кастаньет и андалузского танца, в ритме кружащихся юбок и щелкающих разноцветных бумажных лент серпантина. Пора было идти к Саре, хотя потом они сами удивлялись, как им хватило смелости ринуться в гущу смуглых тел и пробивать себе дорогу между ними.

Сатклифф был бы и рад отказаться от этого приключения, особенно когда увидел толпу, осаждающую маленькую церковь. Стены ее были обвешаны дарами, принесенными ех voto… — изображениями кораблекрушений, несчастных случаев, пожаров, землетрясений, сцен насилия, умирающих детей и их родителей, перевернутых судов и гибнущих лошадей… болезней, жертвы которых могли бы наполнить целую больницу, если бы не Сара. Кого-то она исцелила, какого-то уберегла. И теперь святая ожидала благодарных почитателей у подножия лестницы, завернутая в новый монашеский плащ. Но как к ней пробраться? Она стояла на грубо сколоченном столе в дальнем конце расположенной в подвале часовни. От нехватки воздуха люди начинали задыхаться, а кругом мерцали сотни свечей, их пламя съедало кислород. Но хотя бы одну свечу надо было зажечь и воткнуть в железный канделябр, а еще — опустить монетку в ящик для пожертвований, поставленный рядом со статуей. Глухое звяканье монет в деревянном ящике служило аккомпанементом тихому, неумолчному, назойливому пению и стенаниям, то отступающим, то приближающимся к статуе святой. Она была черной, это так, но черты лица были европейскими, западными. В ее сверкающем счастливом взгляде соединились юность, красота и чистота. У нее был редкостный дар видеть то, что спрятано в глубине, самую суть, и у любого человека возникало желание идти за ней. Цыгане плакали, потели, крестились и что-то горячо лепетали — в порыве страха и любви. Двух других святых, Марий, будто бы тут и не было, их воспринимали лишь как безмолвствующих библейских персонажей. Лишь святая Сара, казалось, едва удерживалась, чтобы не рассказать все, что знала. Она была похожа на милую девушку, которой не терпится поведать кому-нибудь заветную тайну — если бы не шум, не пение, не суматоха, к тому же тысячи детей звонким щебетаньем и непоседливостью вносили свою лепту во все это безумие. Вся эта потеющая толпа устремилась вниз, в тесную часовню, где даже дышать было мучительно. Все втайне удивлялись, как святой Саре удавалось не таять, ведь она была сделана из черного воска.