Пышечка - [82]

Той ночью, когда мы валялись в кровати и обсуждали ее первый секс, было особенно трудно. Казалось, желудок мне набили гвоздями, но я оставалась с ней. И слушала, слушала все подробности, потому что так поступают лучшие друзья. Я чую кожей, что она сидит там, в коридоре, и думает обо мне. Как бы она на меня ни злилась, я знаю, сейчас она переживает о моем выступлении перед судьями.

– Преданность не слепа. – Хоть мне и жаль, что это так. – Преданность – это сказать другому, что он не прав, когда остальные молчат.

Мне неловко вспоминать, как я требовала от Эл не участвовать в конкурсе. Как будто, соревнуйся мы бок о бок, я не смогла бы высказать миру свою точку зрения. А ведь на самом-то деле рядом с ней я только сильнее. Рядом с ней я становлюсь лучшей версией себя.

Мне кажется, весь мой мир разбился на осколки, и единственный способ это исправить – подбирать по осколку за раз. И первый осколок для меня – это, разумеется, Эллен.

Пятьдесят шесть

На обед подают жаренное на гриле мясо. Возможно, это секретный этап соревнования, который учитывается при итоговом подсчете баллов, ведь для южанки нет более почетного таланта, чем способность съесть барбекю и встать из-за стола без единого пятнышка на одежде.

После обеда нам приходится выслушать наставления Рут Перкинс, семидесятивосьмилетней Мисс Люпин, которая отказывается говорить в микрофон, потому что от него у нее фонит слуховой аппарат. Пока она почти шепотом вещает, мы дружно улыбаемся и киваем. А потом наступает неловкий момент: миссис Перкинс замолкает, очевидно, в ожидании аплодисментов, но никто из нас не может понять, подошла ли ее речь к концу. Наконец мы начинаем хлопать, а на сцену поднимается миссис Клоусон, которая благодарит миссис Перкинс и вручает ей букет цветов.

– Отлично, дамы, – говорит она в микрофон. – Теперь нам нужно сделать снимки для газеты, а после вы можете быть свободны. Пожалуйста, займите стулья у задней стены в алфавитном порядке – так, как вы сидели с утра. У вас есть пять минут, чтобы обновить макияж.

Я разворачиваюсь к Ханне, сидящей рядом со мной, и оскаливаюсь.

– У меня в зубах ничего не застряло?

Она качает головой.

– А у меня?

– Не-а.

Мы разделяемся и идем к своим стульям, пока остальные ломятся в туалет. Я сажусь и жду, когда Эл займет место рядом со мной. Я не могу сосредоточиться и придумать, что именно ей скажу, но совершенно точно знаю, что заговорю с ней. Я должна.

Она плюхается на стул и, лизнув большой палец, пытается оттереть жирное пятнышко на лацкане пиджака.

– Уверена, они так сфоткают, что пятно не попадет в кадр, – говорю я. – Или его потом зафотошопят.

Она молчит и продолжает усердно тереть ткань, отчего пятно расползается все сильнее.

Нас вызывают по одной, и мы продвигаемся в очереди, пересаживаясь со стула на стул. Когда передо мной остаются всего две девушки, я говорю:

– Я не хочу, чтобы мы продолжали злиться друг на друга.

И жду ответа. Мы снова пересаживаемся.

– Я была неправа. – Еще один стул. – Я была совершенно не права, и я так больше не могу. Я не могу не разговаривать с тобой каждый день. Пожалуйста, не злись на меня.

– Уиллоудин? – выкрикивает Мэллори.

Уже вставая, я оглядываюсь на Эллен. Скоро она сломается. Она должна.

– Уиллоудин?

– Все не так просто. – Голос у Эл скрипучий, будто она не разговаривала несколько дней. – Мы меняемся и становимся другими людьми.

– Но это не значит, что мы больше не подходим друг другу. – Мне кажется, что лучшее, что во мне есть, появилось благодаря Эллен. – Прости за мое упрямство.

Я сажусь на маленькую табуретку перед занавесом. Позади фотографа стоит мама. Она делает движение указательными пальцами, как бы растягивая на лице улыбку.

Я глубоко вздыхаю и умоляю себя улыбнуться. Улыбнись. Улыбнись. Улыбнись.

Эллен сидит у стены, по-прежнему растирая жирное пятно.

Я не улыбаюсь.

•

После фотосессии нам разрешают подготовить себе место за кулисами. Здание любительского театра проектировали в том числе и для конкурса красоты, а потому женская гримерка здесь раза в четыре больше мужской.

Все места подписаны, и свое имя я нахожу на листке бумаги, прикрепленном к зеркалу. Однако поверх моего имени черным маркером значится: «ПЫШЕЧКА». Слово накарябано наспех, будто кто-то вспомнил о нем и не справился с искушением.

Я смотрю направо, потом налево, пытаясь обнаружить виновника.

Эллен бросает свою сумку рядом с моей, и на соседнем зеркале я замечаю ее имя. Мы снова сидим в алфавитном порядке.

В отражении зеркала взгляд Эллен встречается с моим. Она с секунду копается в сумке, а затем, выудив из нее ручку, тянется через столик к бумажке с моим именем и снимает ее. Я смотрю, как на обороте она пишет мое имя, только без «Пышечки». Потом отрывает кусок скотча и заново приклеивает бумажку к зеркалу.

– Спасибо, – говорю я.

Эллен садится на табуретку рядом со мной.

– Это всего лишь слово. И оно ничего не значит, если только ты сама не придашь ему значения. – Она поворачивается ко мне, только в глаза не смотрит. – Но если тебе неприятно, то неприятно и мне.

Все мое тело расслабляется, только подбородок дрожит.

– Прости меня, пожалуйста.