Пятницкий - [85]

И несмотря на возражения германских товарищей, совещание признало вредность существования институтов функционеров и рекомендовало собирать «ответственных лиц», то есть секретарей и членов бюро ячеек, от случая к случаю, по каким-то конкретным вопросам, а районные и партийные конференции, напротив, проводить периодически с выбором делегатов на них на предварительных собраниях низовых организаций (ячеек).

С вопросом об «институте функционеров» сливался и вопрос об улучшении всей постановки работы аппарата местных партийных организаций (речь, понятно, шла только о легальных партиях). Дело заключалось в том, что в большинстве городов Чехословакии, Франции и Англии не было хотя бы одного партийного работника, могущего целый день посвящать себя партийным делам. Партийный аппарат сосредоточен главным образом в бецирках (губкомы, областкомы), а в районах… Достаточно вспомнить, что в 39 районах Парижского округа райкомы и их президиумы начинают свою ежедневную деятельность только в вечерние часы, после окончания службы… А если произойдет что-то, требующее немедленного вмешательства, утром или днем? Ну, например, вспыхнет забастовка на одном из предприятий района. Как быть тогда? Терпеливо дожидаться наступления вечерних часов?

«С таким положением, — говорил Пятницкий, — может быть, можно было бы мириться при прежней системе организации, когда члены партии созывались раз в месяц или раз в три месяца и когда функционеры и доверенные лица обсуждали и решали все вопросы за организацию, вместо всех членов партии. Но с этим нельзя мириться при организации партии на основе ячеек по предприятиям, ибо мы тогда укрепимся на фабриках и заводах, когда наши ячейки будут активны, будут вмешиваться во все конфликты между рабочими и предпринимателями, когда они направят недовольство рабочих в правильное русло классовой борьбы, а это возможно, когда райком или участковый комитет будет правильно инструктировать ячейки и будет следить за их работой, что, в свою очередь, требует, чтоб хотя бы один товарищ, скажем — секретарь, занимался постоянно партработой».

Совещание и в этом вопросе полностью поддержало Пятницкого. О «высокой политике» почти не говорилось — она подразумевалась. Зато практическая партийная работа — скажем, конкретные задачи работы во внепартийных массовых рабочих и крестьянских организациях, расширение сети ячейковых газет, оживление их — обсуждалась всесторонне и придирчиво.

Вот это и была та самая незаметная, каждодневная, сугубо «черновая» работа орготдела ИККИ, возглавляемого Осипом Пятницким.

Слабоват был и теоретический уровень партийных функционеров. Нужны были международные курсы, на которых можно было проводить систематическую подготовку кадровых работников европейских партий, применяя успешный опыт Коммунистического университета трудящихся Востока, где марксистско-ленинской теорией овладевали бы революционеры стран Азии, Латинской Америки. Подготовкой к открытию таких курсов и занимался Пятницкий.

Именно по этим вопросам совещался он с Гуральским — уполномоченным ИККИ, недавно приехавшим из Франции, когда ему позвонил Зиновьев и попросил «отложить все дела и теперь же заглянуть ко мне».

— Сейчас приду, — сказал в трубку Осип и извинился перед Гуральским. — Ты посиди у меня. Долго у него не задержусь. Перед партсъездом он коминтерновскими делами нешибко занимается.

Гуральский раскурил трубочку и взмахнул маленькой, словно детской, рукой — мол, ничего, время терпит.

Зиновьев был один. Зеленая бекеша и высокая шапка из серого каракуля валялись на диване. Их хозяин стоял возле стола, нетерпеливо подрагивая ногой, будто бы собираясь куда-то бежать.

— Я хотел поговорить с вами, — сказал Зиновьев, протягивая для пожатия свою небольшую пухлую руку. — Пока сугубо конфиденциально…

Пятницкий сел в кресло и выжидающе глянул на Зиновьева.

На одутловатых стеариновых щеках Зиновьева отчетливо выступали розовые пятна. Он вертел в пальцах толстый, очиненный с двух сторон красно-синий карандаш.

— Я только что из Питера. — Карандаш своим красным острием уперся в круглый подбородок и оставил на коже красную вмятину. — Там принято решение… Кардинально важное. Выступить на съезде. Питерские товарищи поручили это мне.

Пятницкий молча слушал и смотрел на карандаш, быстро мелькавший в пальцах Зиновьева. Синий… красный… синий… красный и вот уже опять синий.

— Вы, конечно, с нами, товарищ Пятницкий. Я в этом не сомневаюсь, но все же хотел…

— Я с Лениным, — перебил Пятницкий.

— Ленина больше нет. Остался ленинизм. — Карандаш еще быстрее завертелся в белых холеных пальцах. — Я хочу уберечь чистоту ленинизма.

— От кого? — глухо спросил Пятницкий, всем корпусом поворачиваясь к говорившему. — От партии?

На это Зиновьев ничего не ответил, только зло взглянул на Пятницкого.

— Я читал ванту книгу. Я никакой не теоретик, но и мне ясно, что вы сильно там напутали. Ваша трактовка ленинизма чрезвычайно субъективна, а потому и неверна, — спокойно сказал Пятницкий, продолжая следить за мечущимся карандашом.

— Что с вами, Осип? — вопрос был задан деланно-обеспокоенным тоном, как если бы врач осведомлялся о здоровье своего капризного пациента. — Вы действительно не сильны в теоретических вопросах, но все положения в моем «Ленинизме» предельно ясны и, смею надеяться, изложены достаточно популярно.