Пятеро на леднике - [48]

— Ты заметь, кстати… — внушает он мне многозначительно. — Многие решающие личности истории и даже герои не имели высшего, допустим, образования! И попали в историю не через парадные двери! А сбоку, снизу, с черного хода! Поехал я в Камское Устье, где жил мой приятель. Там формируют плоты. Меня устроили помощником мастера транзитного сплава на плот, — тридцать тысяч кубометров. Я должен был с бригадой спустить эти тридцать тысяч до самого Ростова.

Ленька явно привирает насчет помощника мастера. Но на плоту он плавал, это точно.

— Ну, поплыли. Ты знаешь, что такое тридцать тысяч кубометров леса? Сплошное золото! Ведь на берегах деревни, а в деревне мужичок, и лес ему вот так нужен. Мужичок рыщет на моторной лодке, вылавливает бревна. И вдруг плывет не одно бревно, а полмиллиона! Получается такая картина. Слышим мы: тук-тук-тук, шпарит к нам моторка.

«Здравствуйте вам!»

«Ну, здравствуйте!»

«Плывете, значит?» — спрашивает мужичок.

«Плывем, выходит», — отвечаем.

«Издалека?»

«Да не близко».

«Экая махина. Управляетесь?»

«Управляемся».

«Рыбки не желаете?»

«Почем?»

«Что за разговор! Берите так. Чай, на Волге живем!»

Достает мужичок из лодки лещей да щук целый кукан. «Берите, по Волге без рыбы плыть смех один».

«Спасибо, добрый человек».

«Н-да…. Экая махина лесу. И все связано?»

«Связано».

«Развязать можно?»

«А почему ж нельзя?»

«Мучение одно без лесу».

«Еще бы!»

Слово за слово — находим общее решение. Под вечер — тук-тук-тук, пошла лодка обратно, за собой хвост тащит.

Леня щелкает зажигалкой, подносит фиолетовый огонек к сигарете, я вижу его мечтательные глаза.

— А то подплыла раз бакенщица, знаменитая в тех местах баба. Здоровая тетка, красивая. У этой в лодке под брезентом уже бутылки заготовлены, холодненькие — в воде. Тут разговор еще короче — тук-тук-тук, отплывает женщина с маленькой связочкой. В карманах у нас позванивает, а на душе у меня неладно, будто меду объелся. Руководил всеми данными операциями крепкий дядя, мастер Ипат Устинович, из заволжских староверов, по прозвищу Пломба. Плывем мы дружно и согласованно. Приплываем в порт назначения, сдаем плот досрочно. Нам выплачивают премиальные, начинаем гулять. На другой день — тук-тук-тук, является красный околыш. Проверочка, расследование. Преступление и наказание. Ипат Пломба говорит мне:

«Учти, ты ничего не видал, ничего не слыхал».

«Извините, — отвечаю. — У меня есть глаза и уши».

«Неужели ж ты такой глупой праведник?..» — И Пломба волосатой рукой берет меня за грудки.

«Не этого я искал и жаждал, — отвечаю, — противно мне».

«Смотри, собой жертвуешь, — говорит Пломба. — Дурак ты, одиночка!»

Вызывает нас; следователь… Все подопечные дружки Пломбы говорят в один голос, что не было никакого злоумышления, а была случайная потеря стволов по техническим причинам: штормы, дескать, волнения. Я один излагаю действительные факты. Дело запутывается. Ипат Пломба и его дружки устраивают мне темную. Прокурор нам делает внушение и гасит дело денежным штрафом. Отделались легким испугом и тяжелой моральной травмой. Неверный, ошибочный путь… Только я тебе признаюсь, хуже темной были угрызения… — говорит Леня насмешливо. — Такие, накатили угрызения, скажу тебе, не дай бог… Когда вдумался, ведь какая механика получается? Деньги я брал, хоть и противно было. Брал, думал — обойдется. Совесть — она страшнее красного околыша! Когда товарищ закон в лице милиции появился, я ему даже обрадовался, будто родной маме… Знаешь, когда в лесу заплутаешься, и вдруг — свет… И тяжело подумать: не приди околыш, неужели я так и ушел бы с деньгами этими? Чудом мы спаслись, не сели: тоже дело темноватое, ведь Пломба замял всю историю — уж не знаю как… Вернулся я домой побитый и растерянный, не вижу ни в чем смысла. Нахожусь в промежуточном состоянии. Поманила вольная жизнь на плоту, а вышло кривое дело! Как дальше-то быть?

Глаза Лени вопрошают меня вполне искренне, я понимаю, что он мне симпатичен из-за этой своей невольной честности.

Мы с Леней останавливаемся против стеклянной освещенной стены кафе «Рекорд». Леня сумрачно поглядывает за стекло, где ухает музыка и проплывают в своих коронах официантки. В «Рекорде» работает официанткой жена Лени. Ей восемнадцать лет. Женаты они всего четвертый месяц. Он приходит встречать ее после работы к десяти вечера. Мне кажется, он волнуется и ревнует. Сегодня Леня пришел в кафе раньше и явно недоволен собой. Пошарив по залу глазами, он отворачивается и говорит, будто бы зевая:

— Приехал домой, а тут оно и подкатило — любовь! Тоже, скажу тебе, сложная материя! Влюбились мы друг в друга до ужаса! А она работает официанткой после десятого класса — очень смущающий факт!

Мы прогулочной походкой продвигаемся дальше по тротуару, но Леня все оглядывается, потому что сзади у дверей кафе останавливаются две легковые и какие-то тощие юноши крикливо требуют у швейцара пустить их всех сразу, этакие зеленые гуляки, которым в это время спать положено.

Мы уходим дальше, в тихую темноту, и Леня говорит рассеянно:

— Значит… поженились мы с Люсей. Обзаводиться надо семейным хозяйством. Да что же делать? Какой работой заняться? Решил я посоветоваться с дедом. Уникальный старик, реликвия. Восемьдесят семь лет — не шутка, а? Во-вторых, он бывший боцман с «Корейца», с того самого, который вместе с «Варягом». На фотографии дед с боцманской дудкой, усы кольцом, а до революции держал табачную лавочку, прогорел, стал монтером и сорок лет проработал в трамвайном депо. Всю жизнь себя оберегал, копил копейку, — видно, лавочник в нем таился… Спрашиваю деда: «Как жить?» Отвечает: «Жить надо правильно: жениться, ночевать всегда дома, соблюдать спокойствие и достаток».