Жена подала мне цветастый кисет, который только что сострочила на машинке.
Я высыпал в него шесть пачек махорки.
- Ватник не чисть, - предупредил я и надел ссохшиеся кирзовые сапоги.
- Ты опять за своё… - со вздохом сказала жена, подавая мне мешок в дверях.
- Ну будя, будя, - ответил я и потёрся ватником о побелённую стенку. - Будя. Прощевай, любушка!
Первые пятьдесят километров - дачи да посёлки - не интересовали меня. Ну его, урбанизм! На шестом десятке мелькнул пегонький телёнок с пятнами вокруг глаз, будто в очках! Пошёл, пошёл материал! На сто первой версте я вылез из вагона. Парная темь застилала глаза.
Я свернул козью ногу, поскрёб подзаросший подбородок (пятнадцать дней не брился) и спросил железнодорожника с металлическим сундучком:
- Сумнительно чтой-то… аль это Жмыхово?
- Аль не видишь? - ответил он язвительно.
Я выбрел на площадь. Автобус до Жмыхова стоял у ларька. Я поискал хоть какую-нито телегу, чтоб с сеном беспременно, не нашёл и взошёл в автобус. Был он гожий, молочного цвета - совсем не то. Два-три пассажира дремали, кондуктора тоже не имелось - не разговоришься!
Я оторвал билет и сипло сказал:
- Студёно быдто бы… ай не больно?
Никто не откликнулся.
Когда за окном залучились огоньки села, я постучал водителю.
- Отчини дверцу, отчини! - закричал я. - Закуражевел я, сдрему-то; невзначай мимоедом избу прошмыгнёшь!
- Я вас не понимаю, - ответил водитель к тихому моему удовольствию.
Я быстро пошёл к крайней избе, думая: «Перво-наперво парного, как водится, молочка испью. Испью, а там разговор сам потекёт».
Сопя, я постучал.
Мне стали открывать не спрашивая.
«Патриархальность, патриархальность какая!» - подумал я и воскликнул:
- Примайте странника!
Из сенных сумерек на меня кинул лешачий взгляд хозяин.
- Проходь, проходь. светлый ходок, - улыбнулся он космато, с лукавиной. - Чай, по радуге пришёл?
- По ей, по ей, - ответил я, входя и доставая сразу кисет.
Я в пояс поклонился хозяину, по рукам видать - изрядному пахарю:
- Парного бы… стал быть… молочка… Уж не обрезонь, стюдёно шибко!
- Ай румку не примешь? Охолодал ить? - светясь, спросил хозяин, ушёл за перегородку, чего-то там пошебаршил и вынес мне рюмочку.
Я выпил, и что-то отдало вроде коньяком.
- Индо слеза, право слово! - похвалил я и утёрся кисетом. - Сам, быват, гонишь?
- Казённая. Ты садись, папаша, рассупонивайся. - Он указал мне на красный угол и поставил на стол бутылку. - Не мешкая и почнём.
- Что ж, почнём! - согласился я и начал вторую рюмку.
- Вы петь будете или речитативом? - вдруг спросил хозяин любопытно.
«Славный какой мужик! - подумал я радостно. - Сейчас про жито, про озими потолкуем, а там и заповедное слово выскакнет».
- Начинайте, не стесняйтесь! - сказал пахарь и налил мне третью рюмку.
- Чего начинать-то? - спросил я любезно.
- С былины начинайте! - попросил он и сбегал для чего-то за перегородку.
«Уважить надо мужика, - решил я и начал школьной скороговоркой:
- Уж он сошку-то бросил за ракитов куст.
Исполать тебе, детинушка, торговый гость!»
- Стой, стой, - изумлённо сказал хозяин и кинулся за перегородку.
Я схватил его за руку и запел:
- «Мне царевну и даром не надо, чуду-юду я и так победю!»
Он надел пенсне и удивлённо уставился на меня.
- Я тебе ишо и спляшу! - закричал я. - Хошь лубяную кадрель, хошь лыковый перепляс».
Я пошёл выделывать сапогами, размахивая кисетом над головой.
«Сливаюся с народом, - радостно стучало в груди, когда я зазывно дробил сапогами перед милым пахарем. - Сливаюся и стираю грань».
Пахарь, однако, сызнова бросился от меня за перегородку, я вприсядку вкатился за ним туда и едва не сбил с табуретки включенный магнитофон.
- Это что за агрегат? - спросил я тоскливо.
- Слушайте, бросьте дурочку ломать! - сказал он раздражённо. - Вы из Москвы?
- Из ей! - сознался я. - В народ командированный, слиться чтоб… На трое сутки. А ты что, - я кивнул на магнитофон, - наука, што ль?
- Она и есть! - ответил он. - Институт этнографии, былинный сектор.
- На диссертацию материал наскребаешь, что ли? - спросил я.
- На её! - ответил он со вздохом.
http://www.lgz.ru/
