В тот день, когда наладчика Вальку Ефремова исключали из комсомола, дождь вконец расквасил улицы нашей слободки.
После собрания в низкой, задымленной комнате комитета комсомола фабрики остался только Федя Усин, секретарь комитета.
За окнами сгущались мокрые сумерки. Федя сидел на продавленном, с выпирающими пружинами диване и думал о том, как тяжело все-таки быть секретарем и исключать из комсомола своего старого друга.
Весной Вальку выбрали в комитет и дали ему физкультурно-массовый сектор. Он был сильным, ловким парнем, знал самбо и здорово бегал.
Во время соревнований он проявлял громадную активность, зажигал других и вел всех за собой. Когда проходила горячка борьбы, Валька становился унылым и томился, сам не зная отчего. Он давно порывался уехать из слободки на Восточно-Сибирскую магистраль или к Тихому океану. Валька так и говорил: «Уеду на Тихий». Когда его выбрали, он загорелся и дал слово в две недели создать футбольную команду. Сам он во сне уже забивал мячи. Желающих оказалось, конечно, полно. А достать деньги на трусы, майки, бутсы? Вот тут-то и пошло. Все это тяжелое, сложное дело легло на Вальку. Комитет денег не имел. Фабком со скрипом дал третью часть. В магазине за бутсами стояли на очереди шесть команд. Валька надоел председателю фабкома и директору. Шли недели, денег не было. Очередь подошла, денег не хватило, и бутсы уплыли из-под носа. Валька прибежал в комитет, бросил на стол деньги и сказал, что отказывается руководить этим дурацким сектором.
Федя велел Вальке положить деньги в карман и продолжить борьбу за создание футбольной команды.
Валька ответил:
— Я все равно уезжаю, обойдетесь без меня.
Федя понимал, что сейчас Валька не возьмет деньги, а к завтрашнему дню остынет, одумается и будет продолжать борьбу за создание футбольной команды.
Но заместитель секретаря, скуластая Эра Панаева, сказала безо всяких раздумий своим окающим ярославским говорком:
— Ты ренегат, Валентин. Последний ты ренегат, товарищ Ефремов!
Валька побелел, стал открывать и закрывать «молнию» своей вельветовой куртки. Это был плохой признак.
Эра пригрозила:
— Учти: мы без тебя обойдемся! А вот ты без нас совсем запутаешься.
— А, сдались вы мне! — крикнул Валька. — Нашлись вожди!
— Брось, Валя! Не позорься! — попробовал Федя урезонить Вальку по-дружески.
— Я уеду! — с вызовом, упрямо повторил Валька.
— Без выговора ты не уедешь! — озлился Федя. Он очень устал за последние три дня, и у него уже не было желания уговаривать, воспитывать. — А то и без билета поедешь!
— Угрожаете? Ну и черт с вами! А мне все разно! Вот!
Валька вдруг выхватил из нагрудного кармана пиджака комсомольский билет и положил его на стол. Все замолчали. Валька сделал головой какое-то ныряющее движение, точно хотел вылезти из пиджака, й схватил билет обратно. Потом он убежал.
На другой день его вызвали на заседание комитета. Он не пришел. Оказалось, он подал заявление об увольнении с работы.
Через неделю на комсомольском собрании цеха обсуждали Валькино дело. Он сидел с опущенной головой и за весь вечер не взглянул товарищам в глаза. Выступать он отказался. Мнения разделились; большинство было за выговор. Перед голосованием выступил худой, болезненный кочегар с черной косой челкой, запавшими глазами. Говорил он тихо, не сводя яростных глаз с опущенной курчавой Валькиной головы.
— Товарищи, я предлагаю обязательно исключить. Почему я предлагаю исключить?
Багровый моторист, который сидел рядом, ударил себя кулаком по коленям и закричал, возражая:
— Опять ты, Толька! Исключить всегда можно. Надо воспитать, воспита-ать!
Разом закричали все:
— Да он сознательней нас с тобой!
— Исключим — на всю жизнь запомнит!
— Нечего по головке гладить!
— Выговор, выговор!
В этот злой шум вошел и прекратил его тихий непреклонный голос кочегара:
— Почему, значит, исключить? Я объясню. Мы с Федей Усиным знаем Вальку давно, учились в одной школе пять лет. Я считаю, что Валька — очень способный человек. Он зверски сообразительный. Но ему все равно, с кем дружить, где жить, где работать, лишь бы ему, Вальке, было хорошо, легко и весело. Он любит жизнь, но ему наплевать на людей.
— Да чего ты! — закричал опять моторист. — Любит, не любит! Заладил. А ты-то вот любишь людей? Человека перевоспитывать надо!
Толя повысил голос:
— Он и футбольную команду для того создавал, чтобы самому прославиться!
— Врешь! — крикнул Валька и впервые поднял голову, но сразу же опустил ее снова.
— Ефремову давно наплевать на нашу фабрику, на наши заботы. Ему скучно и на работе и в комсомоле. Он уволился с работы, пора уволить его из комсомола!
Толя покачнулся и сел, все не спуская глаз с Вальки, точно держал его на мушке.
* * *
Теперь, после собрания, Федя сидел один и думал о том, как трудно все-таки быть секретарем и как хорошо было бы уйти на свою прежнюю работу в ремонтную мастерскую.
В комнате комитета стоял сплошной дым, здесь курили с утра до ночи, и все вещи, даже герань в углу, на тумбочке, пропитались дымом.
За окном, в домиках слободки, вспыхивали оранжевые огни, сгущая глухую синеву неба.
Феде больше всего на свете вдруг захотелось сейчас улечься на клеенчатый просиженный диван и уснуть под ритмичный родной гул станков. Но спать было некогда, следовало продумать план на завтра. Завтра надо было совместить три встречных общественных мероприятия: отправить в велопробег пятерых комсомольцев, причем один не имел велосипеда; провести воскресник на строительстве спорткомбината и встретить приезжающих на фабрику гостей — моряков с танкера «Саратов».
