Пядь земли - [176]

— Плохо дело, мужики, — говорит, подойдя, эконом. Остальные тоже подходят ближе — чуть на пятки не наступают друг другу.

— Видим. А что такое? — спрашивает старшой. И поднимается на дамбу.

— Чужие бастуют. Говорят, не начнут работать, пока среди вас есть человек, который в прошлый раз товарища их на улице стукнул. Ну… а теперь вы говорите. Вам лучше знать.

— Так. Вот, значит, что. Если они стукнули человека, причем парнишку, пацана почти, — это ничего. Что над прохожими насмехались — это тоже ничего. Их шкура важнее…

— Все так, как вы говорите.

— А если мы тоже забастовку устроим, тогда что?

— Вы не имеете на это права. Забастуете — можете уходить…

— Значит, им можно, а нам нельзя? Чужие здесь вроде как дома, а мы… Вроде это мы их участки копаем, а не они наши…

— Язык у вас, я вижу, хорошо подвешен… Вы поймите, всего-то об одном человеке идет речь. — Эконом косится на Красного Гоза. Сам не знает, почему он его не может терпеть, уж сколько лет… Прежде случая все не было, а теперь-то он ему насыплет соли на хвост…

— Кто в дерьмо наступил, тот пусть и сапоги чистит, — выкрикивает вдруг Хеди. — Что ж, нам всем теперь заработка лишаться? Из-за одного? Справедливо это?

— Слишком жирно будет — из-за одного-то… — кричит другой мужик, молодой Сито, который не знает, да и знать не хочет, сколько лет его отец бок о бок с Красным Гозом землю ворочал. Зато знает он, что за шесть пенгё купил старую тачку да заступ за пенгё шестьдесят и пока даже эти деньги не заработал.

Словом, эти двое против Красного Гоза; остальные ж помалкивают, ничего не говорят, стоят; кто заступ очищает, кто трубку, спички вертит…

— Чего крутить вокруг да около? Скажите прямо: обо мне речь? — спрашивает Красный Гоз.

— Угадали, — злорадствует эконом.

Красный Гоз швыряет на землю крохотный окурок, который уже и не окурок даже, а один пепел. Кладет заступ поперек тачки, пиджак надевает, сумку на тачку кладет, натягивает лямку. Молча идет по направлению к деревне.

— Тут ничего не поделаешь, вы же сами понимаете… Эти землекопы — организованные рабочие… — пробует оправдаться помещик, который совсем запутался во всем этом. Работу нужно делать, это ясно… но такой пугающей, даже грозной кажется спина уходящего.

— Надо ему дать какую-нибудь другую работу, — волнуется желтоволосая Матильда, то к помещику делая шаг, то к эконому. Протягивает к ним руки, словно помощи просит. Весеннее пальто на ней расстегнуто, из-под него выглядывает светлое платье. Сунув руку под пальто, подходит к приказчику. — Ну скажите же вы ему что-нибудь…

Чуть не плачет от жалости.

— Сказать? Эй, эй вы… Гоз! Погодите.

Красный Гоз останавливается. Ставит тачку, оборачивается.

— Приходите завтра к конторе. Дадим вам другую работу.

— Обойдусь! — отвечает Гоз и идет дальше.

Тяжкие мысли у него в голове — как волны в море; пустая тачка плечи оттягивает. «Что же, собственно, случилось?» — спрашивает он себя снова и снова. И никак не может четко связать одно с другим… Значит, так: помещик старается, чтобы реформа по его интересам не ударила, для того и пруд копает. И чужих землекопов нанял, чтоб быстрей все сделать. Ну, до сих пор все ясно. Каждый устраивается как может. Да только как дальше? Чем, например, Марика провинилась перед чужими мужиками? Или… почему понадобилось ей по воду идти как раз в тот момент, когда они у колодца стояли? Почему не раньше и не позже? Или, может, так: почему как раз в то время кончилась у них вода?

Нет, ерунда какая-то выходит. Дело все-таки в том, что они неорганизованные рабочие, а чужие, наоборот, организованные. В этом, что ли, все дело? Тех, значит, организованность поит, кормит, защищает, а местные мужики без организации — как дети без матери?

Мучается Красный Гоз, а не может на эти вопросы ответить. Потом замечает, что он уже и не над этим совсем думает, а над тем, что вдруг все-таки артель бросит из-за него работу. Артель, в которой он столько видел и плохих, и хороших дней. Жару терпели вместе, вместе в холод мерзли; магарыч пили, заработок делили. За артель он, бывало, в любое время готов был пойти и против помещика, и против инженера. И теперь вот — благодарность. Бросили, отреклись… Подойдя к околице, останавливается Красный Гоз. Оглядывается. Никого не видно позади. Работа идет полным ходом; даже, наверное, еще больше стараются мужики, чем прежде.

«Ушел — и будто помер… — думает Гоз. — Был — и нету. Ни одна собака тебя не пожалеет…»

Не то обидно, что чужие из-за него забастовали, а то, что никто в артели слова не замолвил за него. Старшой и тот что-то мекал только. А сопляк этот, Сито, громче всех кричал. Остальные же такими вдруг тихими стали…

Обиднее же всего, что даже Тарцали, кореш, за него не вступился. Слова не сказал. Притворился, будто зажигалкой своей очень занят..

— Добрый день, сынок, — здоровается с ним старый Чер, который с лопатой на плече бредет в поле.

— День добрый… — приходится ответить Красному Гозу. Хотя охотней всего кулаком бы он ответил по физиономии.

— Быстро что-то отработал нынче, сынок, — говорит старик и шаги замедляет. Притормаживает.

— Быстро… — и дальше идет Гоз торопливо. Хоть вообще-то нечего ему стыдиться ни перед Чером, ни перед кем другим. Возле хаты Тормы две бабы стоят, тоже на него смотрят. Телега едет навстречу; мужик проходит в отдалении, сворачивает за угол… Красному Гозу кажется, что все на него одного глядят.