Пядь земли - [174]

Насмешки, угрозы сыплются на проштрафившегося.

— Ничего, научится… а не научится, сбежит! — опять вещает с дамбы прежний мужик, и тачка у него идет до того легко, будто сама катится. Не важно, что тот слабак ему родственником приходится каким-то. На земляных работах по силе да выносливости человека ценят, не по родству. Или работай, как все, или ищи себе другое занятие…

— Земляная реформа? Передел? Эх-хе-хе… — слышится с другой стороны; от этих слов опять зашумела, заволновалась артель, как осока под порывом ветра. Все ж таки хороши были участки: ишь, земля-то какая жирная. До слез жалко, как подумаешь, какие бы тут сады были… А под рыбное хозяйство и так хватило б места: вон она, равнина, конца-краю не видно… Подготовили бы эту реформу потихоньку, чтоб никто о ней не знал… Чего заранее кричать на каждом углу! Докричались вот: помещик тоже не дурак, не стал дожидаться, пока его ущемят. Сообразил, что делать. И теперь вот скрипят вокруг тачки, унося на своих колесах мужицкие мечты и планы… Не собрать их, не вернуть обратно. Скоро возведут кругом дамбы, воду пустят…

Помещик с инженером шагают рядышком по дамбе, приближаются к землекопам. Беседуют о чем-то. Вслед за ними желтоволосая Матильда идет с экономом. На ней — пальто весеннее, того фасона, в котором воротник больше, чем само пальто. Волосы свободно развеваются по ветру. Матильда опять в усадьбе живет. В минувшем сезоне играла она в театре, причем с большим успехом. Уже наклевывался было у нее контракт с Национальным театром, да тут одного критика угораздило написать в журнале, что у нее, мол, сверхчеловеческий талант… То-то смех поднялся в театральном мире… Это ее и погубило, окончательно и бесповоротно. Навсегда. Состояния у нее никакого, делать ничего, кроме как на сцене играть, не умеет; родни — один здешний помещик, да и этот бог знает в каком колене родня… Счастье еще, что бобыль-эконом живет в усадьбе: какая-никакая, а компания…

Мужики отходят в сторону, дают господам пройти. «Ну-ну, чего там…» — говорит помещик, обходя их по кучам земли. А инженер останавливается, берет трамбовку у одного из поденщиков. Поднимает ее, опускает. Нагнувшись, рассматривает ямку. Измеряет глубину. Снова опускает трамбовку, на то же самое место; опять измеряет. Думает… Еще раз поднимает — бьет ею с силой; опять измеряет ямку. Что-то пишет у себя в блокноте. Считает. Если трамбовка просто падает на землю, то получается углубление в один сантиметр. Еще раз ее на то же место опустить — прибавится миллиметра три. Третий раз — уже еле-еле два миллиметра… А если б мужики усилие прикладывали, трамбуя землю, то и платить им нужно было бы в два раза меньше — так выходит по расчетам. Значит, бить надо трамбовками, а не опускать их. Очень просто. Весит трамбовка четыре килограмма, значит, на каждый удар требуется усилие в восемь килограммов… Сколько это за целый день?.. Н-да, хорошо было бы; да только если сами поденщики это поймут… Людей, волю их нужно еще к общему знаменателю привести…

— Вот что… попробуйте-ка так. Ударяйте с силой. Будто осердились на нее, — говорит он одному парнишке и показывает. — Ну-ка, я посмотрю, — и отдает трамбовку.

Парнишка-поденщик — Мишка это, Юхош — изо всех сил колотит по земле. Земля оседает — любо смотреть.

— И то… можно было бы и так…

— Ну видите!

— …да только я пока еще белены не объелся! — хохочет Мишка, и трамбовка его движется, как прежде.

Смеются и остальные мужики. Поднимают дружно трамбовки, глядят искоса на инженера. Зубы скалят.

Инженер смотрит на Мишку: прогнать его, что ли? Или, может, поденную плату поднять? Полтора сантиметра за удар или один — разница!.. В день положено им одно пенгё двадцать; если поднять до полутора, то, может, будут с силой бить, а не просто подымать да опускать! И почему человек работает не так, как машина? Машину запустишь — и она крутится, как тебе нужно: хочешь, медленнее, хочешь, быстрее. А эти… Куда легче все-таки с заводскими рабочими! — Инженер идет дальше по дамбе. Здесь трамбуют специально изготовленными железными дисками. Участок — такой же, как первый. Делает инженер замеры: ямка от первого удара — полсантиметра. Стало быть, один черт, что так, что этак! Не выжмешь из них больше, как ни старайся. Пусть эти трамбовки тяжелее, пусть ими и бить-то не нужно с силой, а только хотя бы поднимать повыше. Все равно поднимают мужики так, будто опасаются, что слишком сильно помнут землю. До чего бессовестные, однако. Им все равно, лишь бы день прошел. А там хоть трава не расти.

Стоит инженер, молчит, думает; и мужики помалкивают. Поднимают трамбовки, опускают — и передвигаются все дальше, дальше; держат трамбовки до того бережно, осторожно, будто они стеклянные.

Помещик-то сам в этом не разбирается; он только видит, что дело идет, земля насыпается, дамба растет; рад, что инженер за него думает, старается. Не знает помещик, что старания эти гроша ломаного не стоят. Вообще-то инженер этот — помещиков зять.

Не знает помещик и того, что для мужиков, работающих на поденщине, сила — единственное богатство, которое никак нельзя попусту разбазаривать. Потому-то и стараются они работать так, чтобы только руками двигать немножко. Чтобы принести домой ту силу, с которой утром вышли. А дамбу эту — какой смысл очень уж утрамбовывать? Время утрамбует.