Пядь земли - [175]

На третий день работ, около полудня, шел по дамбе, по направлению к деревне, мужик один, из чужих. На спине у него — жбан: за водой, видно, направился к артезианскому колодцу. Землекопы эти пришлые не желают из бочки пить. Хоть погода хорошая стоит, а вода в бочке — ледяная как черт знает что. Да еще внутри бочка вся зеленая, будто плесенью заросла. Кто это согласится такую воду пить? Пусть ее волы пьют… Так что с водой неважно; да и еще много чего не нравится землекопам. Правда, эконом тоже ими недоволен: очень уж много они сена таскают к себе в сарай для спанья, да еще изгородь ломают на костер; в парке господском шляются без надобности. «Им что, они организованные», — говорят о них местные… Но речь сейчас не об этом. О том речь, что один мужик идет к деревне по дамбе.

Конечно, и раньше проходили здесь чужие, и днем и вечером, и никогда не заговаривали с местными, даже не здоровались.

Вот и этот не поздоровался, даже не посмотрел; шел себе, будто никого не было вокруг. Красный Гоз тачку свою выкатил наверх как раз в тот момент, когда чужой подошел. На миг замерла тачка на месте, потом свернула чуть-чуть и проехала за спиной у идущего мужика. Тот обернулся, взглянул. И дальше пошел…

— Ты чего сворачиваешь, с грузом-то? — недоволен Тарцали, которому тоже пришлось остановиться, потому что он за корешом идет по пятам.

— Брось. Он тоже с грузом. Не видишь?

— Чего? Это жбан-то — груз?

Сердится Тарцали. Хоть и случай вроде пустяковый. Как искорка-вспышка в костре, когда залетит в него ночной мотылек. Или как тень от голой ветки в сиянии полуденного солнца…

Чужой мужик прошел обратно ровно в полдень, когда люди обедать уселись кто где. И на этот раз не взглянул он на местных — нес себе жбан на палке согнувшись.

Миновал полдень; снова закопошились вдоль медленно растущей дамбы люди. Землекопы впряглись в лямки, поденщики за трамбовки взялись. Поднимут, опустят, поднимут, опустят… У них одна забота: чтобы день двигался, не стоял на месте.

— Глянь, кореш, что там такое? — говорит Тарцали и показывает рукой вдоль дамбы. А там чужие с лопатами, с тачками вдруг сбиваются в кучу. Одни трамбовщики остались на насыпи; да и те не работают, стоят без дела. У землекопов, видно, случилось что-то: один говорит, другие вокруг него стоят вытянув шеи. Так змеи завороженно слушают флейту, на которой играет факир. А то еще индюшки вот так же обступают свою товарку, которой запеть вздумалось.

Маккош, сторож из поместья, идет торопливо по дамбе, проваливаясь в рыхлую землю, как в снег. Оглядывается было на местных, да так и проходит, ничего не сказав.

— Что там, дядя Иштван? — кричит вслед ему молодой Сито.

Не отвечает сторож, только рукой машет.

Чужие уже сидят на тачках, трубки курят, цигарки; порой доносится оттуда шум, будто брезент хлопает на ветру. Только не разобрать никак, о чем они кричат.

И здесь уже тачки движутся еле-еле.

Маккош, сторож, который теперь за земляными работами приставлен присматривать, уже обратно идет. И не один. С ним инженер и помещик. А дальше — эконом с желтоволосой Матильдой. Самым последним поспевает новый агроном. «Здесь он», — говорит Маккош помещику и вниз показывает.

— Йожеф Гоз здесь? — спрашивает помещик, но не ждет ответа, дальше идет. Разве что медленней. Штанины трутся друг о друга. И не удивительно: кавалерийские штаны на нем, и очень плохо они скроены.

— Ты знаешь, о чем речь? — спрашивает Красного Гоза старшой.

— Не знаю. Догадываюсь только, — отвечает тот тихо и скручивает цигарку.

— Да ведь, кореш… — взвивается было Тарцали.

— Брось. Подожди, чем кончится.

Знает Красный Гоз, в чем дело. Хоть и не наверняка. Он вчера еще думал об этом. И позавчера, когда в первый раз встали на работу.

Нельзя безнаказанно взять и разогнать людей, особенно рабочих. Не всегда сила на стороне сильного. Он, Красный Гоз, вступился за честь деревни, за честь жены, как мог; теперь и ему отплатят, как могут. На что еще годится организация, если не на то, чтобы постоять за себя, сложив инструмент и бросив работу. Чужие землекопы могут себе это позволить. А местные — нет. И уж тем более не может себе позволить подобное Красный Гоз. Он может только с палкой или с заступом пойти на кого-нибудь, в открытую.

Те сейчас отстаивают свою честь, как он недавно отстаивал свою. Где тут несправедливость? Все справедливо. Не забудет пес, кто в него камнем бросил; еще говорят: как аукнется, так и откликнется. А то еще такая пословица есть: то собака убегает, то заяц. Итальянская это пословица, Красный Гоз ее от отца слышал, который и на итальянском фронте воевал в свое время.

Ударили человека… и пусть ноги его в тот момент рванулись бежать — стыд надолго останется в сердце, будет жечь, беспокоить.

Стыд, который гораздо, гораздо сильнее даже смерти.

Чужие землекопы обступают господ, и опять доносится шум, крики. Будто в правление нового члена избирают.

— Что там такое, черт их дери… — тревожится старшой, Силаши-Киш. Никто ему не отвечает. Слоняются молча, инструмент чистят, смотрят на землю вокруг себя. Будто что потеряли. Будто работа вдруг оказалась ненужной, или сила ушла из рук, или помещик передумал копать пруд и вернул земли под участки. Красный Гоз тоже молчит, не шевельнется. Стоит, словно каменный. Цигарка уже ногти ему жжет, а он все ее не бросает. Глаза зажмурит, сожмет окурок кончиками пальцев, затянется… Вот и господа возвращаются. Идут все вместе.