Пути и перепутья - [56]

Рекой я мог любоваться часами. Но Зойка, не мешкая, нырнула под козырек обрыва, шмыгнула как ящерица по гребню склона, сердито оглянулась:

— Чего же ты?

Перескакивая с камня на камень, осыпая в реку щебень и глину, цепляясь где за куст, где за жесткую полынь, мы долго пробирались над кручей. И вдруг Зойка как будто куда-то провалилась. Я сполз по наклонной известняковой плите и увидел под ней вместительный грот, будто барьером закрытый со стороны реки длинным камнем. Спрыгнув в грот, я перегнулся через барьер в надежде увидеть Зойку, но взгляд по белой неровной стене упал прямо в воду, лизавшую лобастые замшелые камни. И тут на мои глаза легли крупные ладони Олега.

— Здорово! — Он убрал руки и посмотрел мне в лицо без улыбки, строго. — За́мок с балконом.

В одних трусах, расставив циркулем длинные ноги, Олег, уже коричневый, как индеец, смотрел и на меня и мимо меня: будто тайком сличал мои черты с фотографией. Я подался в сторону.

— Откуда ж ты взялся, Олег?

— А?.. Да вот…

В глубине грота прятались еще и «полати» — травой и тряпьем застеленный камень. На нем Олег спал, а на «балкончике» жег костер, пек картошку.

— С водой туговато. — Он точно нехотя разлеплял обветренные, с темной корочкой губы. — И с дровами. А так тут хоть зимуй! И вид важнецкий! Отца на курорт посылали под названием «Ласточкино гнездо». Вот и тут «Ласточкино гнездо».

Я смотрел на Олега, но видел, мнилось, только холодную тень его. И не голос Олега мне слышался, а бесстрастное обрывочное эхо всего, что им выкрикнуто, а может, и выплакано тут без меня реке и камням, немому пространству.

Я сел к барьеру, заглянул вниз. «Гнездо» словно покачнулось и поплыло вслед за рекой, а когда мой взгляд поднялся к случайному облачку, колыхнулись и дальний лес, и кусты на том берегу, и луга: все показалось мне зыбким и плывущим, как на тех льдах в незабвенное половодье. Спасибо заводскому гудку: он, где бы ни застал, всегда чуялся близким, почти за спиной.

— Обед второй смены, — бесстрастно заметил Олег. — Зойка — домой! Мать придет, скажи: у меня все в порядке.

Он подсадил сестренку на «крышу» грота. Мелькнули на крутизне босые ноги, цветастое платьице, и будто все живое разом выпорхнуло из «гнезда», а сам я остался в нем пленником безмолвных камней и Олега, тоже будто бы превращенного в глыбу. Так я его воспринимал даже тогда, когда, подсев ко мне, он метнул в реку камешек и нехотя процедил:

— День длинный стал, конца не дождаться…

— Да…

Я смотрел на воду, куда с коротким бульканьем ныряли его камешки, и все-таки улавливал любое его движение.

Вот Олег послюнявил пальцы, потянулся к расчесанной в кровь лодыжке:

— Комары… Днем ничего. А к закату напляшешься…

Вот взглянул на меня — коротко, жадно, но то, что подумал, утаил. Сказал только:

— За рекой болото. Чуть стемнеет, какая-то противная птица тупой пилой дрова пилит… Вжик-вжик… Всю ночь…

— Да…

Мне захотелось вдруг, чтобы и Олег исчез вслед за Зойкой, оставил меня одного. На ночь. На две. На столько, сколько сам он пробыл в добровольном своем заточении. Может, и я бы тогда окаменел, как он, наполнился гордой его отрешенностью. Но, желая сесть поудобнее, я вздрогнул: под рукой по-живому хрустнула недоплетенная из ивовых прутьев корзиночка.

— Дай! — Олег неожиданно вспыхнул и бросил корзиночку в реку.

— Ты плел? — Я проследил, как она уплыла.

— Зойка… Отец ее выучил…. — Олег, нахмурясь, отошел к костру, присев на корточки, вывернул палочкой из золы тоненькие, как чешуйки, мигом истлевшие угольки… — Эх! — Он отбросил и палочку. — Пора что-то делать!.. — Он хмуро, исподлобья взглянул на меня. — Федор Ковригин хвалебную статью об отце напечатал. В заводской газетке. Видел?

— Нет…

Впрочем, ответил ли я ему, не помню: меня сразу оглушили голоса у Митькиного сарая, а из них выделился и хрипловатый — Ковригина: «Вот что, Иван… Ты меня в это дело не впутывай!..»

«Не впутывай!.. Не впутывай!» — чуть не крикнул и я Олегу, похолодев от того, что он сызнова беспощадно возвращал пережитое. Олег вдруг скрылся — его ровный сдержанный голос донесся уже из грота:

— Я позвал тебя спросить: к Елагиным со мной не сходишь?

— К Елагиным?

Прижав к себе прихваченное из дома тряпье, Олег выбрался на верхний камень, холодно усмехнулся:

— К кому ж еще? К Ковригину, что ли? Эх, моя бы воля… — И, вспыхнув, вмиг превратился в прежнего Олега. — Так идешь или нет? Э!.. Как хочешь!

Промедли секунду, я, наверно, остался б навеки один. Но, осыпая в реку камни и глину, поспешней, чем прежде, я полез за Олегом — в гору и в гору, а потом, как пугливый кутенок за мамкой, плелся за ним вдоль шоссе.

— Зачем ты к ним? — спросил дорогой. — Петр Кузьмич, поди, на тебя в обиде. Как ты его отшил на поминках-то… При всех…

— Обиделся? Пусть! — бросил через плечо Олег. — Все так перепуталось… Больше не могу…

Тщательно причесанный, в лучшей своей рубашке апаш, Олег шагал быстро, но как-то неровно, словно в городе, после раздолья реки, ему не хватало воздуха.

Остановись он, кликни в бега, к рискованным трюкам — пусть драться с Хаперским! Пусть стекла бить у вредной Цыпочки! — мне стало бы легче: все прежнее виделось игрушечным перед тем испытанием, к которому стремился теперь Олег. Но остановился он только в пролете между знакомыми пятиэтажками. Глубоко вздохнул, глядя, как в наступающих сумерках вспыхивают желтым светом квадраты окон. Нашел елагинские, уже освещенные: