Пути и перепутья - [47]

— Он хотел закрыть завод, оставить без хлеба тысячи рабочих… — хмуро сказал Першин и усмехнулся. — Да мы казнить его не собираемся.

— Я знаю, — торопливо перебила девушка. — И я его не защищаю. Понимаете, я осталась одна в квартире, слуги разбежались, унесли, кто что успел… Она мне не нужна, эта квартира… Я в ней не живу, но там ценности… А с улицы уже разбили камнем окно… Понимаете? — снова начала она, видно не надеясь, что Першин что-нибудь понял. — Я там жить не хочу. Мне все равно. Но там картины, книги… Понимаете?

— Нет, Лиза! — решительно перебила ее женщина. — Они не поймут… Смотрите! — Она кивнула на огромный книжный шкаф с осколками разбитого стекла в дверце. — Это гунны!

Першин хмуро проследил за ее взглядом, потом нашел глазами присевшего у печки провожатого:

— Товарищ! Квартира директора должна быть в неприкосновенности. Пусть Прохоров выставит часовых.

— Понятно! — Рабочий надвинул шапку. — Мне идти?

Першин кивнул, насупясь, повернулся к женщинам:

— Что еще?

— Все… — пролепетала Лиза, опуская глаза.

Женщина порывисто обняла ее за плечи:

— Надеюсь, эта девочка для вас не представляет опасности? У нее светлая головка, лучшая в нашей гимназии.

— Клара… — Першин досадливо взмахнул рукой. — Вы снова…

— Нет-нет! — Она принялась застегивать пальто. — Только без классовых проповедей… Прощайте!

— Вы до утра никуда не уйдете… — Опередив их, Першин встал у двери.

— Вы слышали, Лиза?.. Нет, это комично! — Женщина рассмеялась. — Он все-таки нас арестовал!

— В городе тревожно, — сухо сказал Першин. — Мы ожидаем карателей.

— Садитесь, барышни! — кто-то освободил им место у печки. — Нельзя вам сейчас никуда идти. Могут обидеть.

Дама в черной вуалетке проводила отошедшего к столу Першина долгим, будто изучающим взглядом, потом как-то по-птичьи встряхнулась.

— Что ж, Лиза! Мы пленницы!

— Садитесь, садитесь! — пригласили от печки.

Но дама отошла к разбитому шкафу, вынула из тесного ряда книг объемистый том и, наугад раскрыв его, прочитала:

Любовь? Как велика она?

Любовь ничтожна, если есть ей мера…

— М-да! — Она с силой захлопнула том и застыла в полутьме.

— А вы, гражданка, идите к огоньку, — снова позвали ее от печурки. — Тут светлее. Да почитали бы вслух… Как там про любовь-то?..

— Почитайте, Клара! — подал голос и Першин. — Все равно мы вас пока не отпустим.

Он снова прилег на свой ящик, предоставляя товарищам уговаривать гостью. Она сдалась довольно быстро:

— А что, Лиза? Это даже экзотично: читать Шекспира в стане обреченных флибустьеров…

— Клара! — крикнул Першин, и женщина быстро прошла на свободное место и раскрыла книгу.

Читала она негромко и, пожалуй, грубовато — на мужской манер. Закашлялась от чьей-то удушливой махры — на курильщика замахали руками и выставили за дверь. Осадили шумного с холода часового. Еще один часовой отстоял смену, а женщина все читала Шекспира. Першин, обняв карабин, лежал с открытыми неподвижными глазами… Свою классную даму сменила Лиза. Но она торопилась, путалась в словах, и женщина снова взяла у нее томик, заполнив комнату густым, торжествующим голосом.

Засветлело в окнах, когда внизу опять раздался шум и кто-то обозленно крикнул:

— Иди, сволочь, иди!

В дверь втолкнули невысокого человечка в шинели почтового служащего и наперебой закричали:

— Товарищ Першин! Степаныч! Провокация! Казаков не будет! Все эта сволочь подстроила. Они один аппарат на чердак запрятали и оттуда из другого города попросили отстучать сюда ложную телеграмму. Вот копия!.. Сволочь!..

Першин преобразился. На плюгавого служащего взглянул мельком.

— В тюрьму! До суда! Пролеткин! Едем снимать отряды!.. Товарищи! — Он готов был, кажется, обнять всех, кто был в комнате. — Значит, Питер держится! Все в наших руках!

Но подошел только к своей знакомой.

— Клара! — крепко сжал ее руку. — Все будет так прекрасно! Вы увидите…

— Теперь нам можно уйти? — Женщина отвернулась и высвободила руку.

В машине Иван, посмотрев на вновь погрустневшего Першина, не выдержал:

— Кто она, эта женщина?

— Эта? Учительница. Классная дама.

— Не русская?

— Зарницына — русская. Имя немецкое: Клара — значит ясная…

И он отвел глаза.

В Совет они вернулись уже после заводского гудка, незадолго до назначенного на утро очередного заседания. Под окнами одна за другой проезжали на рыночную площадь крестьянские телеги. День был базарный. Никто не подумал о том, что у старинных гостиных рядов может зародиться опасность. А там вокруг известного всему городу юродивого собралась несметная толпа и подкатила под окна Совета.

— Хлеба! — неслись голоса. — Власть захватили, а хлеб где?

Першин распахнул балкон, напружинясь, крикнул:

— Товарищи!..

Внизу раздались выстрелы, и толпа, бросив юродивого, мгновенно рассеялась по переулкам. Это были первые выстрелы в городе, а для Першина и последние. С простреленной грудью его увезли в больницу. Он умер неделю спустя.

Ивану хоронить Першина не довелось. Послали с отрядом рабочих в соседний город, где против революционной власти взбунтовалось артиллерийское училище. И еще несколько лет не расставался он с винтовкой. В своем городе участвовал в конфискации имущества бежавших господ. Любопытства ради с группой товарищей отправился на директорскую дачу. Не думал, конечно, кого-нибудь застать: директора выпустили из тюрьмы, и он, по слухам, уехал с женой за границу. Потому и удивился Иван, увидев в будке старого сторожа, а в дверях дома выбежавшую на шум Веру. Опережая всех, кинулся к ней, крикнул, не в силах сдержать улыбки: